Но я не мыслил, занятый романом,
Что лёгкий ветер
Станет ураганом.
Сначала солнце
С примесью багряной
Заволоклося пеленой туманной,
Вскипело море кипятком крутым,
Да так, что волны с тучами смешались,
Да так, что даже чайки не решались
Четыре тёмных дня летать над ним.
Душа моя покрылась тоже мраком,
Что для сюжета стало
Грозным знаком.
Четыре дня
Сквозь роковую хлябь
Мне одинокий виделся корабль,
Я слышал вопль:
“Спасите наши души!” —
И всё смолкало в мрачном гуле гроз.
На пятый день сигнал тревожный “SOS”
Не с моря прилетел ко мне, а с суши,
Где, видно, свой пронёсся ураган:
“Наташа потерялась.
Твой Жуан”.
Я горе
Морем измерять хотел,
Я думал, море — мерам всем предел,
Но море всё же людям покорялось,
Хотя урон и от него велик,
Но чем измерить мне тревожный крик
Души живой: “Наташа потерялась”?
Теперь я знал, что есть для поморян
За морем горя
Муки океан.
Я думал о Наташе и Жуане,
Уже плывя в небесном океане.
С покачиваньем,
С дрожью плоскостей
Наш славный ТУ-154,
Казалось, плыл в каком-то новом мире,
Освобождённый от земных страстей.
Не потому ль привыкшие к высотам
Бывают холодны
К земным заботам?
Как хороши,
Похожие на наши,
Высокие небесные пейзажи.
Видна лыжня, бегущая ко дню...
Кто ж тот безумец,
Для земли безвестный,
Вот в этой беспредельности небесной
Пробивший одинокую лыжню?
Пастух ли, отгонявший зверя злого,
Или гонец
Пророческого слова?
Хотел бы знать,
Где раньше всё явилось:
Взошло ли от земли
Иль к ней спустилось?
Здесь каждый миг родит пейзаж живой,
Как будто не домой летим, а вдаль мы:
Далекой Кубы голубые пальмы
Приветливо качают головой.
Небесные пейзажи над планетой
Блуждают,
Как бродячие сюжеты.
А на табло
Сигнальные огни
Уже сигналят: “Пристегнуть ремни!”
На всякий случай, если будет встряска,
Чтоб с кресла не взлететь и не упасть,
Земля опять берёт над нами власть.
Пусть небеса — и в них земли привязка,
Как в старой зыбке с лямкой и крюком,
Подвешенной
Под низким потолком.
Вновь препоясан
Тяжестью земной:
Так что же, что с Жуановой женой?
Я горько плачу...
Милые, доверьтесь.
Моим слезам над выдумкой моей.
Нет, выдумайте собственных детей,
Жените плохо, а потом и смейтесь!
Не до игры, сама игра порой,
Дойдя до слёз,
Не кажется игрой.
Вот и земля.
О, как она трясёт,
Должно, в отместку за покой высот.
Не тратясь на случайные заметы,
Спешу в такси, оглохший от гудьбы,
К Жуану... По иронии судьбы,
Покойное стояло “бабье лето”,
И странно было, что в таком покое
Могло случиться
Что-нибудь плохое.
Жуана не было.
Сутуля плечи,
Я проискал его весь день и вечер,
Прошёл цеха и дома этажи,
Не обнаружив прежних связей звенья.
Как жутко мне людей исчезновенье,
Как будто долго видел миражи.
С тем большим утвержденьем,
С большим пылом
Твержу о бывшем:
Было!
Было!!
Было!!!
Болея болью
Друга моего,
К печали чуткий, я нашёл его.
Нашёл чутьём в себе почти звериным,
Ослабшим в людях по нехватке сил.
В ответ на нюх и мысленный посыл
Душком повеяло сугубо винным,
И я пошёл с решимостью тарана
На этот смутный
Запах ресторана.
Жуан был там,
Сидел на месте том,
Когда сиял за свадебным столом.
Казалось, что не он сидит, а мрак
Качается, за этот стол воссевши.
Какая грусть!.. Испанец обрусевший
Пил горькую, как истинный русак.
Припав к стакану, друг на скользком дне
Искал всё ту же
Истину в вине.
Он пил жестоко,
Даже слишком грубо,
Пил без закуски, стискивая зубы,
А я глядел, не смея помешать,
А я молчал, подвластный не капризу.
Лунатика, что бродит по карнизу,
В такой момент не надо окликать.
Случается, заботливость не в пору
Лишь вышибает
Из-под ног опору.
Нет, пьяница не тот,
Кто к рюмке льнёт.
А тот, кто криво морщится, но пьёт,
А выпив, и ругнёт.
— По этой части
Ты сам мастак, — съязвила бы жена.
Да, милая, сгорают от вина,
А более сгорают от несчастья.
Что пьянство — злой порок,
Ни с кем не спорю,
Зато оно и равновесье горю.
Строг моралист,
Он судит всех прямей,
На этот счёт философы добрей.
Когда-то Герцен с болью признавался,
И здесь его признания важны,
Что долго после гибели жены
Он этому пороку предавался.
А между прочим, как и в песне нашей,
Его любимая
Звалась Наташей.
— Пей, пей, Жуан!
Пусть водка оглоушит,
Пожар несчастья пусть в тебе потушит!.. —
Однако пить Жуан не захотел,
А, глядя мимо взглядом напряжённым,
Казалось бы от мира отрешённым,
Он странно улыбнулся и запел:
Пел тихо на мотив довольно старый,
Пел просто так, для сердца,
Без гитары:
“Моё сердце, молчи,
Как молчат в одинокой квартире,
Как вода подо льдами Оби.
Мы с тобою в суровой Сибири
Без надежд и любви,
Без надежд и любви,
Без надежд и любви в этом мире,
Без любви.
Моё сердце, молчи,
Не стучи, всё равно ниоткуда
Нам хороших не ждать новостей.
Нам осталась метелей остуда
На последней версте,
На последней версте,
Той версте, где кончается чудо,
Той версте.
Моё сердце, молчи,
Мы с тобою теперь одиноки,
Мы с тобой совершенно одни,
Те, что близкими были, далёки.
Ты мне счастье верни,
Ты мне счастье верни,
Все верни: и мольбы и упрёки,
Все верни...”
Все выпивохи,
Будучи не глухи,
Вдруг загудели, как мясные мухи.
Прилипчивей репья к чужой беде,
Подсел к Жуану с мимикой приветной
Какой-то чужерюмный, чужеедный
Вития с хлебной крошкой в бороде.
Когда дела у человека плохи,
А деньги есть,
К нему спешат пройдохи.
Для пьянства
Независимо от чина,
Должно быть, есть какие-то причины.
И этот бородатый с “хи-хи-хи”,
С готовою слезой, блеснувшей кстати,
Решил восполнить разницу в зарплате,
Пониженный по службе за грехи.
Тут я рванулся.
— Отойди, приятель!.. —
И спас Жуана от его объятий.
Почти бессмысленно,
Темно и криво
Тот на меня смотрел, как с негатива,
Но, скованный каким-то мрачным сном,
Как в проявителе, вдруг стал меняться,
Знакомыми чертами проявляться,
Умнеть глазами и светлеть лицом,
