- Нет. Зверски хочу есть, а потому я сейчас быстро ополоснусь, а ты уймешь свой хм… энтузиазм и дождешься меня.

- Как скажешь, - Деймос привычно поправил свой ошейник и застегнул ворот рубашки. – Хоть за ухом почеши!

- Я все еще сержусь на Гарри. Так что боюсь тебе это ухо открутить.

- Сублимация не сработала?

- Если бы она не сработала, Малфой-мэнор лежал бы в руинах, а я сидел в Азкабане.

- Понял. Молчу.

Северус скептически изогнул бровь и скрылся за дверью, ведущей в спальню. Деймос же посмотрел на бурое пятно, которое он так и не решился убрать со стены, и принялся делать то, что у него получалось хуже всего – ждать.

***

Плавающие в прохладном вечернем воздухе свечи, аромат добытых через Моуди у Лонгботтома магических быстрорастущих роз, увивших беседку, тихий стрекот сверчков, звездный свет, белоснежная скатерть, фамильное серебро, притащенное из Блэк-холла счастливым до невозможности Критчером, и радость от промелькнувшего на миг удивления на бледном лице Северуса.

- Я не знал, что у меня есть беседка, - чуть севшим голосом сказал он, занимая свое место.

- Теперь – да. Вино какой страны вы предпочитаете в это время суток?

- Устрицы? Тогда Шардоне. Желательно – из Бургундии.

Деймос что-то быстро написал на крошечном пергаментном квадратике и опустил тот в корзинку, стоявшую на траве у его ног, чтобы уже через минуту достать оттуда пузатую бутылку заказанного супругом вина.

Разговор, коснувшись последних политических событий и погоды, быстро прервался, и они уютно молчали, изредка соприкасаясь кончиками пальцев, отпивая из широких бокалов чуть кисловатое выдержанное вино и глядя друг другу в глаза.

Слова были лишними. Деймос не мог пообещать, что больше не причинит любящему сердцу супруга боль, Северус не мог заставить его поклясться в верности. Они были будто искаженными в мутном старом зеркале отражениями друг друга. Едины и в то же время – порознь.

- Я хочу, чтобы ты знал, - тихо сказал вдруг Деймос, переплетая их пальцы. – Ты единственный, кто имеет значение. Я твой. И если бы я мог достать из своей груди сердце и отдать его тебе, я бы сделал это. Чтобы ты никогда не сомневался в том, что оно принадлежит тебе.

Северус слушал его, чуть склонив набок голову, отчего его блестящие волосы легли на плечо, и молчал. Что он мог ему сказать? Что много раз хотел сдаться, отсечь себя от Гарри, оторвать с кровью, чтобы, прижигая раны горьким виски, навсегда забыть о том, каково это – видеть, как тот, кому ты посвящаешь каждый свой вздох, отдает другим то, чего жалеет для тебя. Чтобы не ощущать, как горячая, пьянящая сила его спутывается, сбивается грязными комьями, оскверненная другими, как чужие жадные руки шарят по его телу, будто имеют на это право.

Но там, в Мунго, глядя, как спит, разметавшись во сне, его Гарри, как улыбается, стоит коснуться его небритой щеки, как мерно вздымается его грудь, не прикрытая простыней, он ощутил, что злость и отчаяние отступают. Всего каких-то пять лет… Столько уже пройдено…

- Я знаю, - ответил Северус, сжав его руку. – Знаю, Дейм. И мне не нужно для этого искать банку, чтобы заспиртовать твою сердечную мышцу.

Деймос прижался губами к его ладони и прикрыл глаза. Жизнь продолжалась.

Глава 72

Теплая бледная кожа под губами, сводящий с ума запах тела и волос, бесконечная, щемящая, горьковатая нежность, тихие вздохи, срывающиеся с тонких розовых губ, золотые отблески камина, мягкими мазками ложащиеся на волосы.

- Северус...

- Чшш…

Неторопливые, едва ощутимые касания губ и ладоней, магия, которая сливается воедино, возобновляя ослабшие связи, глаза предательски щиплет, а в горле ком. Хочется обнять весь мир, ведь он сконцентрирован в темных глазах, чуть прикрытых острыми стрелками ресниц. От нежности и трепета перехватывает дыхание, хочется вечно вот так – гладить, покрывать поцелуями, ловить губами тихие, короткие выдохи, растворяться в другом, который тебе дороже тебя самого, дороже жизни и магии, мира и посмертия. Если вся эта мешанина из нежности, горечи и щемящего, бескрайнего счастья – любовь, то как могут другие произносить это слово? Как смеют они называть любовью… все остальное?

С треском догорают в камине дрова, периодически выстреливая красными угольками, Северус спит, уткнувшись носом ему в бок, как когда-то давно, в юности, в прошлой жизни, когда все еще было впереди, а Деймос курит. Бессонница насмешливо смотрит на него из темного угла, безмолвно отмеряя быстротечные мгновения их общего не-одиночества. Жалко тратить на сон бесценные мгновения, наполненные Северусом. Хочется гладить его по волосам, с горечью находя в них первые серебряные нити, проследить кончиками пальцев каждый тонкий шрам на плечах и спине, бесконечно вглядываться в расслабленное, очень спокойное сейчас лицо, на котором уже появились первые морщинки, и желать остановить время.

«Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»

Он как никогда понимал чудака Фауста. Если бы он мог, он бы остановил для Северуса время, укрыл его от тревог и бесконечной печали.

- Спи, лягушонок. Завтра ты опять умчишься спасать своего непутевого великовозрастного ребенка, я вернусь в будущее и снова, покрывая поцелуями твое бледное лицо, буду просить прощения, спеша замкнуть этот широкий круг, из которого пока нет выхода; разбудить тебя, надеясь, что твоего терпеливого сердца хватило на тридцать пять лет. Но даже если нет, я буду любить за нас двоих. Пришел мой черед отдавать и надеяться, что тот безумный, мятежный огонь, которым ты когда-то поделился со мной, найдет себе место в твоей душе.

***

- Это плохая идея, - Северус поправил шелковую мантию, которая очень ему шла, и еще раз перевязал шейный платок.

- Знаю.

- Два Поттера на одном приеме…