утерянной любовью, не спала всю ночь... Она металась на кровати, вставала,

ходила по горнице и вновь возвращалась в постель, но так и не сомкнула глаз до

утра. Вопросы обрывками мыслей крутились и путались в голове, но достойных

ответов не находилось. К этому времени Фрося окончательно поняла, что от

Алеся не отступится, она готова была всё бросить, взять ребёнка и бежать за

любимым на край света, несмотря на то, что творится вокруг...

Утром, привычно покормив Стасика грудью, занялась хозяйством,

управилась со скотиной и стала возиться на кухне. Неожиданно она услышала

немецкие команды, крики полицаев и шарканье ног по булыжной мостовой.

Оставив дома всё, как есть, бросилась наружу.

Подойдя к забору, сквозь штакетник увидела, что по дороге в оцеплении

немецких автоматчиков и полицаев, вооружённых винтовками, поднимая пыль,

движется толпа людей. Некоторых из них она сразу узнала, это были евреи их

города.

Из толпы Фрося сразу выделила взглядом дорогих её сердцу Меира и Риву с

ребёнком на руках. Душу Фроси сдавила щемящая боль. Она всё сразу поняла,

ведь Алесь ей рассказал о несчастной судьбе евреев Польши.

Дом, в котором жила Фрося, находился почти на краю города, и офицер из

команды сопровождения принял решение сделать привал у последнего на

выходе колодца. В первую очередь самим хотелось напиться в этот жаркий

августовский день и уже потом дать попить жаждущим евреем, ведь им

предстоял ещё очень далёкий путь.

Рива присела, чуть отойдя от обочины дороги на бугорок, достала грудь и

стала кормить ребёнка. Волею судьбы она уселась совсем недалеко от забора, за

которым стояла взволнованная Фрося. Меир в это время отошёл набрать воды в

колодце.

Фрося тихо позвала из-за забора:

- Пани докторша, пани докторша, это я, Фрося, - та, которую вы с мужем

спасли недавно от смерти, которой вы сделали операцию, и на свет появился

мой сынок. Быстренько перекинь ко мне через забор ребёнка, я позабочусь о

нём и сохраню для вас, а иначе не ровён час, погибнет, а вы возвратитесь, и я

верну вам дитя... быстрей, быстрей, умоляю, быстрей...

Рива спрятала грудь, оглянулась на охранников, чтоб никто не заметил, что-

то вложила в пелёнки, подбежала к забору и, буквально кинув в распростёртые

над забором ладони Фроси ребёнка, быстро сквозь слёзы зашептала:

- Береги её, сбереги её, сбереги мою девочку, миленькая, сбереги мою

доченьку... Её зовут Хана, там, в пелёнках, всё для тебя, только цепочку одень

Ханочке, когда вырастет, береги её, сбереги её, сбереги мою доченьку... - и,

размазывая по лицу пот и слёзы, побежала в колонну под злые окрики полицаев.

Фрося прижала к груди ребёночка и, взлетев буквально на крыльцо дома,

скрылась за дверью. Мысленно она истово молила Бога, чтобы охранники

ничего не заметили. Захлопнув за собой дверь, прижалась к ней спиной и

зарыдала, а в ушах всё стоял шёпот Ривы: "Береги её, сбереги её, миленькая,

сбереги мою доченьку..."

Рива встала в колонну рядом с мужем, взяла из его рук какой-то узел с

вещами и прижала к груди, уткнув в него лицо, оттуда пахло её Ханочкой.

Плечи матери, собственноручно отдавшей в чужие руки ребёнка, сотрясали

рыдания. Ничего не понимающий Меир тряс жену за плечо, пытаясь сквозь

горький плач жены разобрать слова и выяснить, куда девалась их доченька.

Колонна углубилась по дороге в лес, и Рива, тесно прижавшись к Меиру,

икая от плача, сбивчиво рассказала, в какие руки попала их девочка. И тот

успокоился, насколько можно было успокоиться в их положении:

- Ривочка, моя голубка, возьми себя в руки, наши горе и слёзы, похоже,

только начинаются, а ты, может быть, сохранила жизнь нашей Ханочке. Даст

Бог, мы вернёмся живыми и здоровыми и вновь обретём свою доченьку, а

лучших и надёжней рук, в которые ты её вручила, и придумать нельзя.

Фрося долго стояла, прислонившись спиной к двери, прижимая к груди

лёгонькое тельце двухмесячной девочки, и шептала:

- Хана, Ханочка... Ты, будешь Аня, Анечка...

В голове быстро созревало решение, о котором ночью она поведает Алесю, а

если он не придёт или не согласится, она выполнит задуманное сама. Из

тяжёлых размышлений её вывел послышавшийся за дверью спальни громкий

плач голодного Стасика, которому сразу на руках отозвалась тоненьким плачем

недокормленная матерью девочка.

Фрося тряхнула головой, отгоняя всякие непрошеные мысли, и поспешила в

спальню к сыну. Быстро перепеленала по очереди двух детей, при этом из

пелёнок девочки на пол выпал какой-то маленький свёрток, на который Фрося

не обратила внимание. Положив к себе на колени большую подушку, она

поудобнее разместила малышей и приложила их одновременно к обеим грудям.

Стасик привычно овладел соском и жадно зачмокал губами, глотая быстро

бегущее материнское молоко. А вот девочка никак не могла приспособиться к

непривычному соску, к непривычному запаху, к непривычной струе молока и то

хватала с жадностью сосок, то отрывалась, всплакивала и опять хватала...

Фрося нежно целовала девочку в щёчку, шептала ей ласковые слова, и

ребёнок успокоился, приноровился и ритмично начал тянуть из разбухшего

соска благодатную пищу обретённой любящей матери.

Дети наелись и отвалились от грудей и сладко засопели носиками. Фрося

положила их на широкую кровать и начала метаться по дому. Разложила на

полу горницы большое покрывало и стала сбрасывать туда различные вещи

своего гардероба и кухонную утварь. Набросав достаточно, перевязала крест-

накрест двумя крепкими узлами и стала собирать в мешки продукты, всё, что

можно было забрать с собой и что было так необходимо для будущей жизни.

Она быстро распихивала по мешкам все запасы сала и копчёного мяса,

крупы, соль, сахар. Побежала в огород, собрала созревшие к этому времени

огурцы, помидоры, подкопала пару вёдер картошки. В вёдра летели морковь с

капустой, свекла с кабачками, горох, фасоль и всё, что попадалось под руки из

того, что росло на её богатом участке.

Целый день она возилась то в огороде, то со скотиной, то кормила детей, то

стирала пелёнки, то паковала вещи и продукты. На ходу ела, пила и вновь

бросалась что-то делать, что-то собирать в дорогу.

Вывел её из этого состояния скрип открываемой входной двери, а надо

сказать, что она, несмотря на всю суету сборов, не забыла оставить открытой

калитку и входную дверь в избу, сердце почему-то подсказывало - любимый

придёт...

На пороге стоял Алесь, держа в руках бутылку с вином и коробку конфет. Он

удивлённо смотрел на Фросю, застывшую посреди узлов и мешков, всю

расхристанную, с уставшим лицом, с запавшими глазами, но в которых пылали

диковинные огоньки.

Фрося села на ближайший узел у её ног, показала Алесю на лавку у стола и

уставшим голосом поведала:

- Алесик, мы не можем встречаться в этом доме, я не хочу, а теперь ещё и не

могу здесь оставаться. Я собираюсь до утра убраться отсюда, и ты это уже,

наверно, понял по этим узлам. Мне надо достать подводу с лошадью, и надеюсь,

ты в этом поможешь.

Я собираюсь уехать в свою деревню, где родилась и жила до приезда в

Поставы, у меня там есть домик родителей, там я не была три года, и про мою

теперешнюю жизнь там никто ничего не знает.

Да, в той деревушке и двух десятков домов нет, и моих родственников не

осталось. И, если ты меня любишь и хочешь быть со мной, то сможешь туда

приезжать свободно, я скажу соседям, что ты мой муж, ведь про настоящего там