- Фросенька, но шуба уже была, а теперь в баньку...

Семён лежал на полке, а Фрося склониясь над ним, целовала его в лоб и глаза, в губы, в

грудь, нежно касаясь рваных шрамов...

- Сладкая моя, ниже, ниже...

В грудь Фроси упёрся дрожащий жезл Семёна и она вдруг отбросив в сторону свою

деревенскую стеснительность, неопытность и предрассудки, взяла в рот головку, лизнула

языком.

В ответ она услышала сладкий стон Семёна:

- Фрось, ты чудо, ещё, ещё...

И она осмелела, язык, поигрывая бродил по всему стволу, губы то спускали кожицу, то

поднимали кверху, руки нежно гладили два готовых разорваться, раздувшиеся от прилива

мешочка...

Семён под напором её ласк, выл и извивался, а в лоне у Фроси горел такой пожар, она так

истекала влагой, что вдруг отпрянула и умоляюще посмотрела на мужчину...

Семён соскочил с полка, присел за спиной у Фроси и покрыл поцелуями шею, плечи, взяв

в ладони пышные груди, поглаживая и играя пальцами вздувшимися сосками:

- Сёма, Сёмочка, миленький, если ты сейчас не войдёшь в меня, я умру...

Семён слез с полка, потянув с него и Фросю, взялся сзади за широкие её бёдра и нагнул к

полку.

Она упёрлась руками о горячие доски, любовник бородой нагнул её ещё ниже и в

разгорячённое лоно ворвался смерч, уносящий все посторонние мысли, только волны

страсти и наслаждения возносили их на гребень обоюдного счастья...

Сладострастный крик сотряс своды баньки, любовники тяжело дыша, вылетели наружу.

Они поочерёдно, передавая графин друг другу, пили квас и не могли напиться, долго не

могли отдышаться:

- Сёмушка, у меня такое чувство, что я заново родилась или что-то родилось во мне...

Семён на Фросину шутку ответил серьёзно:

- Фросенька, а пусть бы так и было, ведь у меня кроме тебя на земле, нет ни одного

родного человека...

Поздняя сибирская весна набирала силу.

На дворе вовсю уже хозяйничал апрель, но по-прежнему вокруг ещё высились сугробы,

но уже посеревшего и рыхлого снега.

В полуденные часы солнце приступало к своей работе, воздух оглашался звоном

многочисленных ручьёв и ручейков.

В один из таких погожих апрельских дней появился Семён.

Был он по-прежнему нежен к Фросе, приветлив к Андрейке, но по его внешнему виду

было видно, что он чем-то или расстроен или чувствует себя неважно.

На расспросы Фроси только грустно улыбался и отшучивался в ответ:

- Фросенька, душа моя, всё, как обычно, просто я печалюсь, что вынужден уехать по

делам на север, при том, на длительный срок.

- Сёма, а может быть можно как-то эту поездку отменить или кого-то другого направят, а

если хочешь, я с тобой поеду...

Душа Фроси не могла смириться со скорой разлукой, интуиция подсказывала, что здесь

что-то не так.

В присутствии Андрейки разговор получался комканным, Семён наклонился к уху Фроси:

- Любимая, обещаю, я последний раз уезжаю от тебя, вернусь и никуда от себя не

отпущу...

И с этими словами он надел на палец Фросе золотое кольцо с голубым камешком под цвет

её глаз.

Ошеломлённая женщина смотрела на свой палец, на котором блестело золотое колечко, а

слёзы готовы были дождём хлынуть из её глаз.

Семён поцеловал ей пальчик с кольцом и отвернулся.

С помощью Андрея в их времянку из необъятного ЗИСа он занёс какие-то сумки, свёртки,

мешки... - и попросил пока ничего не распаковывать, потому что у него очень мало

времени, только попьёт чайку и в дорогу.

Фрося смотрела с недоверием на любимого мужчину - и без того худое лицо осунулось,

весёлость казалась наигранной, в ещё больше обозначенных еврейских печальных глазах,

застыла скорбь всего его гонимого народа.

Прежние стремительные движения стали какими-то суетливыми, он явно куда-то спешил

и явно у него было не всё благополучно.

Семён медленно пил горячий чай в прикуску с кусковым сахаром, поднимал глаза от

кружки и смотрел, смотрел на Фросю, но кроме обычной нежности в его глазах читалась

безграничная печаль, когда женщина встречалась с ним глазами, он их быстро опускал,

будто стеснялся или хотел что-то скрыть.

Фрося, глядя на него с возрастающим беспокойством, гнала от себя непрошенные мысли,

сердце женщины почему-то сжималось в груди в предчувствии чего-то нехорошего.

Она проводила его до машины и перед тем, как вскочить в кабину, Семён прижался к ней,

своим исхудавшим телом, прошептал, целуя в шею:

- Ты, самая лучшая женщина и человек из всех, кого я встречал в жизни...

Фрося не успела ничего ему сказать в ответ, машина уже сорвалась с места, а ей было, что

сказать...

Фрося ещё долго смотрела вслед умчавшемуся автомобилю, душу разрывало

предчувствие чего-то необратимого.

Ей не понравилось никак выглядит Семён, ни его настроение.

Она не могла поверить в то, что он охладел к ней, да, она этого и не чувствовала, но что-то

или кто-то хотел разбить её такое хрупкое счастье.

Постояла немного на улице, подышала полной грудью, набирающим весеннюю силу

воздухом, вернулась в дом.

Там вовсю хозяйничал Андрей - везде по полу валялись распотрошённые сумки.

Сын кинулся к маме:

- Мам, мам посмотри, что для меня привёз дядя Семён...

Мальчишка восторженно крутил в руках разъёмные бамбуковые удочки, мечта всех

рыбаков, для многих просто не доступная.

На столе стояли коробочки с наборами крючков, блёсен, катушки с разной толщины

лесками, наборы поплавков и прочие неизвестные Фросе приспособления ценные для

рыболова, каким хотел стать её сын.

А тот уже примерял высокие резиновые сапоги, лихо завёрнутые сверху и брезентовую

куртку с капюшоном.

Таким счастливым сына Фрося не видела никогда в жизни, а у неё становилось всё

тяжелей и тяжелей на душе.

Она присоединилась к сыну и стала вытаскивать на свет из сумок и мешков новые и

новые подарки.

Многие из них были предназначенные ей - тут были кофточки, юбки, платья, чулки, носки

и боже, чего здесь только не было из женского нижнего и верхнего гардероба.

Она смотрела с восхищением на добротные ботиночки, осенние и летние туфли на

каблучке, таких нарядов она никогда не носила, такое она никогда и не видела, но почему

тоской сжимается сердце, почему непроизвольные слёзы текут, текут по щекам...

Андрей с восторженными восклицаниями, удивлённо извлекал и извлекал из мешков и

сумок на сей раз невиданные ими раньше банки с американской тушёнкой и

консервированной колбасой, рыбные консервы, мешочки с фасолью, горохом и разными

крупами.

Под конец Фрося развернула шикарное пальто из букле с чернобуркой, а к нему шапку с

лисьего меха.

Она стояла посередине комнаты обряжённая в пальто, шапку, ботиночки, гладила и

гладила руками дорогой материал и мех.

Волны благодарности и любви набегали на израненную душу, сталкиваясь с порывами

мыслей и вопросы жалили иголками: зачем, почему, за что?!...

Она так вошла в свои размышления, что сразу не заметила и не услышала, стоящего

напротив Андрейку, который держал в руках раскрытую, средних размеров кожаную

сумку.

В ней лежал завёрнутый в плотную бумагу пакет, а наверху конверт, на котором

крупными буквами было написано: для Фроси, лично.

Взяв сумку с пакетом и письмом, Фрося поспешила в свою комнату, закрыла за собой

дверь, уселась на кровать, уронив рядом возле ног на пол сумку.

Она держала в дрожащих руках конверт, не решаясь открыть его, она не хотела знать