советовал пока переезжать в город, очень уж неспокойно было вокруг, шли аресты

пособников и тех, кто сочувствовал фашистам, а также попали под репрессии и семьи

полицаев.

И, всё же, вначале осени он приехал за Фросей с детьми на трёх подводах с тремя какими-

то мужиками. Они погрузили её не богатый скарб - все съестные запасы с убранного к

этому времени огорода, и очевидная гримаса судьбы, зарезали двух последних кур, забили

опять досками окна, и покинули дом, где родилась Фрося и Андрей, и где провели они с

Алесем самые счастливые в её жизни дни...

Вальдемар, выделил им почти все покои в его домике, а сам приютился в комнате возле

кухни, где раньше проживал его племянник.

Прежде тихая обитель старика превратилась в развороченный улей, а как же могло быть

иначе, ведь для детей жизнь только начиналась, и их неугомонность радовала и порой

раздражала непривычного к этой детской возне ксёндза.

Маленький провинциальный город жил своей неспешной жизнью, быстро залечивая

нанесённые войной раны, постепенно возвращались с войны мужчины, кто с наградами, а

кто покалеченный телом и душой.

Безусловно, появление в доме ксёндза жены Степана с тремя такими непохожими друг на

друга детьми, не прошло незамеченным.

Но Фросю, прожившую в Поставах всего три года до войны, особо никто не знал, и

поэтому разговоры скоро утихли.

А мать Степана к этому времени умерла, а другой его родне до них не было дела.

На все запросы в ведомства ксёндза о судьбе племянника до сих пор не было ответа.

Но, однажды к нему в костёл зашёл один из подпольщиков, пользовавшийся надёжной

явкой в стенах католического храма в годы оккупации. Сейчас он работал в органах

НКВД.

Он по-дружески посоветовал ему, не высовываться, в связи с негативным отношением

Советской власти к церкви и намекнул на другие обстоятельства в их биографии...

Фрося и старый Вальдемар по-прежнему не теряли надежду, отсутствие вестей всё же

лучше дурной вести.

Ничего Фрося не могла выяснить и о судьбе Меира с Ривой, да и, где она могла это

выяснить в это растревоженное событиями время, а тем более в их захолустном городке.

Она узнала, что несколько еврейских семей вернулись и поселились на краю города, и она

отправилась к ним.

А, вдруг им что-нибудь известно о судьбе молодой семьи...

Но эти люди были в эвакуации и поэтому уцелели...

Они не состояли в родстве с врачом и его женой, но обещали, что если что-нибудь станет

известно о них, обязательно сообщат...

Время летело стремительно - дни сменяли месяца, а те складывались в годы...

Пришёл и покатился дальше сорок седьмой год.

Однажды летом Фрося возилась на своём маленьком огородике возле домика ксёндза.

Она привычно полола грядки от сорняков, одетая в старенькое платьице с растрёпанными

волосами и босиком.

Пот выступил на загорелом лице и плечах, она вся ушла в работу и в свои думы...

Вдруг она выпрямилась, почувствовав чей-то взгляд и взглянула за изгородь, за которой

стоял кто-то в тени листьев старой яблони, и наблюдал за ней.

Фрося приложила ладонь ко лбу и сотворив козырёк, чтоб не мешали яркие лучи солнца,

всмотрелась внимательно на человека, наблюдавшего за ней.

Сердце подпрыгнуло в груди и резко опустилось, в стоящем за забором мужчине, она

узнала Степана...

Фрося заплетающимися ногами побрела между грядок огорода к изгороди, и чем ближе

она подходила, тем более явно виделись, перемены произошедшие со Степаном.

Чёрная повязка закрывала левый глаз, на лбу виднелись шрамы, уходящие под волосы,

ставшие не светло русыми, а какими-то пегими от обильной седины.

Лицо было бледным с нездоровым румянцем на впалых щеках.

Он держался рукой за край изгороди и она увидела, что на некоторых пальцах не хватает

фаланг.

И самое главное, это взгляд единственного глаза, в котором затаилась печаль, и какая-то

обречённость.

Подойдя к изгороди, Фрося прошептала побледневшими губами:

- Где Алесь, что ты с ним сделал?...

Степан криво усмехнулся:

- Хорошо встречаешь муженька, с вопросом о полюбовничке...

Но зря ты бросаешься такими словами, а мне есть, что тебе рассказать, может, всё же

впустишь в дом или хотя бы во двор?...

Фрося подошла и отворила калитку:

- Заходи, заходи, присядь на лавку, сейчас принесу тебе воды напиться, всё же жарковато

сегодня.

А в доме дети спят...

Степан вошёл как-то боком, волоча левую ногу, и она увидела насколько он худ и сутул,

прежнего удальца-кузнеца было не узнать.

Она предложила ему сесть на лавку, стоящую в тени около дома, а сама осталась стоять.

Он грузно сел, достал папиросы и закурил.

Фрося стояла в двух шагах от него и буравила взглядом, ожидая, когда он начнёт свой

рассказ. Сердце сдавила такая тоска, что захотелось завыть.

- Присядь Фросенька, присядь, мой рассказ будет не коротким, да и ты ведь знаешь,

какой я говорун, был бы лучшим, может быть, и не отвергла бы, не поменяла б на другого.

Фрося села на край лавки, по-прежнему не сводя взгляда с изменившегося лица Степана.

Она вся подобралась, боясь вспугнуть рассказчика и потерять последнюю надежду на

какие-то вести о любимом человеке.

- Так вот, немцы обложили нас в одном лесочке. В нашем отряде, отбившемся от

основного, что бы сбить фашистов со следа, было всего человек пятнадцать. А к тому

времени, как мы попали в окружение, оставалось и того меньше, семь или восемь. Трудно

сказать точно, сколько нас оставалось, все были раненными. На нас обрушился

шквальный огонь из автоматов и пулемётов, а потом спустили собак, что это были за

волкодавы и передать невозможно.

Нас троих раненных и обкусанных собаками, захватили живыми в плен.

Очнулся я уже здесь в Поставах, в подвале местного гестапо, а потом начались пытки, они

всё хотели дознаться, куда ушёл основной отряд партизан, как нас били, и что только с

нами не делали, а переводчиком у них был твой Алесь, но я не питал к нему в этот момент

злости, ты ведь мне сказала, что он работает на нас у немцев, он, кстати, мне шепнул, что

бы мы начали говорить что-то, а иначе убьют или замучают.

Ведь благодаря нам отряд ушёл из окружения, а куда мы и не знали.

На третью ночь нашего пребывания в том подвале, мы вдруг услышали какую-то возню за

дверью...

Вскоре они распахнулись, и вошли Алесь с незнакомым пожилым человеком.

Они помогли нам выбраться наверх, а было это совсем нелегко, болело всё тело от ран,

пыток и укусов собак.

Глаз тогда мне выбил на допросе фашист кастетом.

Когда они перетаскивали нас к подводе, я видел двух убитых немецких охранников у

входа, похоже, наши спасители их укокошили.

Кроме нас троих они вытащили ещё двух мужиков, сидевших в подвале, те были получше

нас, по крайней мере, на своих ногах, и они даже помогали нас перетаскивать на подводу.

Как мы выезжали из города и в какую сторону поехали, я не помню, потому что потерял

сознание, но ехали до самого утра без остановки, и только на рассвете встретивший нас

один крестьянин, через болото доставил на какой-то островок, где мы и просидели до

следующей ночи.

Теперь уже трое спасителей обработали, как могли наши раны, накормили и когда все

уснули, ко мне подсел Алесь, и мы с ним поговорили по душам...

Фрось, дай что-нибудь выпить, душа горит, горло пересохло, да и тяжело мне это всё

вспоминать...

И умоляюще посмотрел на женщину...

Из-за спины раздался старческий голос ксёндза:

- Перекури Стёпа, я сейчас принесу тебе выпить и закусить, ты, Фросенька не беспокойся,