По дороге стало попадаться на встречу всё больше и больше людей, и она почти у

каждого спрашивала, как быстрей дойти до цели её путешествия.

Но далеко не все откликались на её просьбу, брезгливо морщась, слыша русскую речь.

Видя это, она перешла на польский и стало полегче, знавших и с удовольствием

отвечающих на польском языке было гораздо больше.

Когда уже совсем рассвело, она по узким улочкам старого Вильнюса подошла к

неприметному зданию, стоящему в глубине двора, это и была синагога.

По одному, парами и группами туда заходили люди, сплошь мужчины, в странных

шапочках, а у некоторых от ушей развивались на ветру длинные кучерявые пряди волос,

что даже несколько позабавило Фросю.

К этому времени она так намёрзлась, что забыла все наставления Вальдемара, не спешить

и приглядеться, и смело подошла к первому попавшемуся еврею:

- Скажите уважаемый, я могу пройти внутрь вашего храма, мне очень надо поговорить с

вашим священником?...

Рассерженный еврей замахал руками, забрызгал слюной и крикнул ей в лицо:

- Гей авек фун дамент а сикшэ!... -

Нет, она не поняла, что ей сказал рассерженный человек, но догадалась, что хода в эту

синагогу ей сейчас нет.

Надо действительно походить и приглядеться, с наскоку не получится.

Прошло несколько часов, Фрося окончательно замёрзла, ходя взад вперёд и кругами

возле синагоги, хотелось очень кушать, и в туалет.

Вдруг наружу стали выходить евреи, шумно что-то обсуждая, смеясь и переругиваясь на

непонятном для Фроси языке.

Она увидела вышедших трёх на вид весьма респектабельных мужчин и решилась

попытать тут счастья.

Интуиция подсказывала ей, что эти люди будут посговорчивей. И на сей раз, уже не столь

решительно приблизилась к ним, попросила разрешения обратиться, от волнения путая

русские, белорусские и польские слова:

- Пше прашем панове, шановны товарыши, кали ласка, будьте добры...

Она смешалась и замолчала...

Люди, к которым она обратилась, прекратили между собой разговаривать и внимательно

взглянули на молодую женщину, стараясь понять её сбивчивую речь.

И она от отчаянья вдруг решилась на то, о чём никогда и помыслить не могла:

- Вы, меня простите, что я прервала ваш разговор, но здесь мне не к кому обратиться,

помогите пожалуйста.

Я воспитываю девочку вашего народа, которую спасла во время войны, и я хотела бы кое-

что выяснить у вашего священника... -

Мужчины переглянулись между собой и вдруг все разом заговорили, замахали руками,

наконец старший из них обратился к Фросе на вполне хорошем русском языке:

- Пойдём девочка к нашему раву и ты расскажешь всю свою историю, в тепле и за

кружечкой чая, в которой ты похоже очень нуждаешься... -

Он взял Фросю за локоть и повёл к боковому входу в синагогу, постучал в дверь, что-то

сказал открывающему мужчине на своём языке и тот впустил их внутрь здания.

Фрося осмотрелась. Комната, как комната.

Жаром исходила железная печка и от тепла у Фроси даже выступили слёзы.

После бурных объяснений, приведших её сюда мужчин с хозяином этой комнаты, все

разом вдруг замолчали.

Её провожающие вдруг стали прощаться.

Одарив улыбкой Фросю и пожелав ей "мазл тов" (счастья-пер.), вышли наружу, и она

осталась один на один с пожилым человеком, взглядом напоминающим ей чем-то ксёндза

Вальдемара.

Он показал ей, где находится туалет. Затем предложил снять полушубок, в комнате было

действительно очень жарко натоплено.

Усадил за массивный длинный стол, где стояло много грязных кружек после выпитого чая

и какие-то печенья в вазочках.

Налил ей в чистую большую кружку из пузатого самовара кипятку, добавил заварку,

пододвинул сахарницу и вазочки с оставшимися печеньями.

Фрося хотела заговорить и побыстрей что-то выяснить для себя у этого человека, как она

догадалась, что это и есть тот рав, о котором говорили ей те мужчины, проводившие её

сюда.

Но тот остановил её жестом и заговорил сам:

- Сударыня, время терпит, пока подкрепись, отогрейся, а потом мы уже и поговорим

всласть...

У него был удивительно высокий голос, говорил он с большим акцентом и в голосе его

чувствовалась душевность, и какая-то притягательная сила.

Пока она пила с большим удовольствием чай, он поведал ей:

- Меня зовут Рувен, я раввин в этой синагоге, я всю войну провёл в Вильнюсском гетто и

чудом уцелел, но потерял почти всех своих близких.

Эта война очень жестоко обошлась с еврейским народом, бог послал нам очень тяжёлое

испытание, но евреи всегда восставали из пепла, восстанут и сейчас, но на это надо время

и много физических и моральных сил.

Мне сказали эти уважаемые люди, что привели тебя сюда, что девушке есть, что ему

рассказать, и он уже готов её выслушать, потому что она уже допила свой чай, может

налить ещё и потихоньку начинать говорить.

Каждая спасённая еврейская душа милость божья и эта искорка господня в сердце его

милой гостьи, и пусть её рассказ прольётся бальзамом на его израненную душу...

Фрося заёрзала на стуле, она не знала с чего начать свой рассказ, что следует

рассказывать, а что нужно и скрыть.

Она очень хотела попробовать выяснить что-то про Меира с Ривой и очень боялась этого,

настолько она сроднилась мыслью, что Анечка её дочь.

Видя нерешительность молодой женщины, раввин подбодрил её улыбкой:

- Давай детка, начинай сначала и смотришь спокойно дойдёшь, и до того момента, когда в

твои благословенные руки попала девочка про которую ты нам поведала, расскажи кто её

родители, как их фамилия, где ты их потеряла на проклятых дорогах войны, как ты

сегодня живёшь в эти тяжёлые послевоенные годы, и мы попробуем что-то выяснить, в

чём-то помочь, а ты говори, говори деточка... -

И с Фросиной души, словно камень сняли, она начала рассказывать и почему-то ей от

этого становилось легче и спокойней.

Она поведала о своей семье, как очутилась в Поставах, о своём неудачном замужестве, о

своих тяжёлых родах.

Затем с дрожью в голосе рассказала об участии в спасении её жизни прекрасного врача и

человека Меира, о его несравненной жене Риве, которая, как сестра ухаживала за ней,

когда она была на грани жизни и смерти.

О том, что на войну в первые дни ушёл её нелюбимый муж и как она спасла Анечку, имя

которой настоящее Хана.

О том, как она бежала в ту же ночь с помощью своего любимого Алеся, как раз

вернувшегося из Польши, в свою глухую деревню, где она прожила всю войну.

И, что Алесь был для соседей её мужем, и отцом двойняшек, за которых они выдавали

детей. Глядя в умные проницательные глаза рава, она также поведала о том, как Алесь

хорошо относился к её сыну и к Анечке.

Что у них через полтора года родился сын.

О том, что Алесь служил в комендатуре переводчиком и выполнял задания местного

подполья.

Алесь очень грамотный, потому что его дядя местный ксёндз дал ему высокое

образование в Европе.

Дядя, это тот Вальдемар, который нынче живёт вместе с ними и который посоветовал ей

ехать в Вильнюс и обратиться в синагогу за помощью к евреям.

Смущаясь, рассказала, что во время войны в их деревне объявился её муж Степан,

оказавшийся в партизанах.

И, что она честно во всём ему призналась, и попросила уйти с их дороги.

А потом Степан попал в руки к немцам, а Алесь его спас и они вместе с другими

спасёнными пробирались на встречу русской армии.

Какие им выпали на пути трудности и, как уже одолев их, они попали в руки НКВД, где

их жестоко пытали.