почти вместе с рёвом пролетающих самолётов, вместе с грохотом бомб и

снарядов, ведь граница была совсем рядом. Уже на второй день сначала войны

Степана призвали в армию.

Он собрал вещевой мешок с провизией, покидал туда кое-какие личные вещи,

прижал к груди Стасика, и уверенно заявил Фросе:

- Скоро вернусь с победой, ты меня жди, может, получится нам наладить жизнь

по иному...

Фрося вздохнула:

- Нет, Стёпа, что-то мне в это слабо верится, видно судьба нам расстаться, к

осени уйду в деревню, у меня же там есть домик и даже коровка.

Стасик и я окрепнем, соберу урожай с огорода и уйду, а твоя мать пусть

поживёт здесь до твоего возвращения...

- Фрося, не дури, к осени я думаю, что война уже закончится, я вернусь и мы

заживём на зависть всем.

Ты, мне ещё нарожаешь парочку деток, я же мужик справный, работящий, в

меру пьющий, может быть, и любить тебя научусь...

Неловко притянул к себе жену, поцеловал в лоб,

и пошагал к месту сборного пункта.

А уже через несколько дней к центру города по булыжной мостовой

промчались с грохотом немецкие мотоциклы, и через несколько минут над

крышей здания горкома партии, вместо красного полотнища затрепетал на

ветру флаг с фашисткой свастикой.

Как и большинство жителей города, Фрося сидела в своей избе объятая страхом

и неизвестностью, вздыхала и вытирала подступившие слёзы. Она оплакивала

не уход Степана на войну, с которой он может и не вернуться,

а свою горькую долю, детство в вечной нужде, юность на чужих подушках и

замужество с нелюбимым человеком. а теперь осталась одна с ребёнком в

объятом страхом городе без родни, без друзей и только с горечью

недолюбленной и недолюбившей.

Тем временем жизнь в Поставах входила в определённое русло: всюду

расклеивались листовки, в которых сообщалось, о том, что коммунисты и евреи

должны были сдаться специальным службам, а тех, кто прячется, население

обязано выдавать, и за это

Было обещано материальное вознаграждение, а в случае скрытия таковых,

виновников ожидал расстрел.

А в других листовках был призыв к молодёжи - к неженатым юношам и

девушкам, о том, что они обязаны зарегистрироваться на бирже труда для

отправки на работы в Германию.

А ещё, что набираются здоровые и молодые мужчины в полицию для

содействия германским властям...

Стало известно, что уже расстреляли несколько коммунистов выданных

пособниками фашистов, а таких нашлось немало среди жителей ещё недавно

польского города.

А затем дошла весть, что всех проживающих в Поставах и в ближайших сёлах и

местечках, не успевших эвакуироваться евреев, согнали в большой дом врача

Меира.

У Фроси заныло сердце в предчувствии беды, а ещё ей соседки сообщили, что

туда и приблизиться невозможно, вокруг наряды полиции дежурят.

Однажды поздним вечером, когда уже стемнело и вступил в силу

комендантский час, Фрося услышала негромкий стук в калитку дома. Сердце

у молодой женщины подпрыгнуло и бешено заколотилось. Никто и никогда в

такое время к ней не приходил. Раздираемая страхом и любопытством, тихо

приблизилась к калитке и спросила шёпотом:

- Кто там?..

И сквозь тонкие деревянные жерди она услышала тихий, почти забытый и

такой любимый голос:

- Это я, Алесь...

Фрося быстро отвернула щеколду и, открыв калитку, тут же оказалась в

объятиях молодого человека, почувствовав на своих губах его горячий

поцелуй. Она понимала, что нужно отстраниться, что не имеет права

отвечать на эти жаркие поцелуи, но ничего не могла с собой поделать. Не в

силах противиться губам и объятиям любимого человека, Фрося сама всё

плотней и плотней вжималась в тело Алеся.

Наконец, они оторвались друг от друга, вдвоём порывисто дыша. Фрося

взяла Алеся за руку и потянула за собой в избу, приложив свой палец к его не

остывшим ещё от поцелуев устам. Они вошли в дом, Фрося закрыла двери на

все запоры, и между ними образовалась пропасть. Молодые люди смотрели

влюблёнными глазами друг на друга и не могли произнести не слова.

Вдруг за дверью спальни заплакал ребёнок. Фрося порывисто открыла

дверь комнаты, взяла на руки сына и вышла в горницу к Алесю:

- Фросенька, я всё знаю, мне дядя всё рассказал о тебе. Он умолял меня не

ходить к тебе, но я не мог не придти. Я люблю тебя и не представляю больше

жизни в разлуке. Я не имею никого права осуждать тебя, что ты не

дождалась меня. Да и как можно осуждать, когда надо каяться. Сам я во всём

виноват, а вот простишь ли ты меня и позволишь ли любить и оберегать тебя,

зависит только от твоего слова.

Фрося показала жестом присесть ему на лавку возле стола, а сама присела

напротив и продолжала молчать. Ребёнок на руках был как щит от любимого

и самой себя.

Алесь после затянувшейся паузы продолжил:

- Дядя преднамеренно отправил меня в Варшаву, чтобы разлучить нас с

тобой, но я его не осуждаю. У меня самого не хватило воли противоречить

ему и побороться за своё счастье. Я это осознал почти сразу, как только

приехал в Варшаву, но вернуться уже не мог, германские власти не

пропускали никого на территорию Советского Союза.

Ты не представляешь, как я страдал без тебя, до меня доходили письма от

дяди и друзей, и я всё знаю о тебе. Только не знал, любишь ли ты ещё меня

или нет?

Я знаю, что ты чуть не умерла от родов, что тебя спас наш врач Меир. Не

буду скрывать, мне известно, что ваши семейные отношения со Степаном не

кажутся людям хорошими, причём во многом, и поэтому я пришёл сегодня к

тебе.

Мне и сейчас было очень тяжело вернуться сюда из Польши, но я знаю

хорошо немецкий, польский, белорусский и русский языки и добился, чтобы

меня послали в Поставы работать в комендатуру переводчиком. Ты, не

думай, что я немецкий прихвостень, я их ненавижу. Если бы ты знала, что

они сделали с Польшей, что они делают с евреями... но я очень хотел быть

поближе к тебе, оберегать тебя, и если ты позволишь, то и любить тебя...

Наконец Фрося разомкнула уста:

- Алесик, как ты не понимаешь, я замужняя, у меня есть муж, который

ушёл на войну, у меня есть ребёнок от него, и, даже если я соглашусь быть с

тобой, как на это посмотрит твой дядя, наша католическая вера, соседи и

родня Степана?..

- Фросенька, милая, мне на всех наплевать - и на веру, и на соседей, и на

родню... С дядей мы рассорились, и, похоже, навсегда. Я высказал ему всё в

лицо, обвинил в том, что он разрушил моё счастье. Сказал ему, что из-за него

я упустил любимую девушку, и если будет твоя воля, я постараюсь

наверстать всё то, что мы потеряли за эти два года разлуки. Теперь только

твоё слово, а ребёнок ко мне привыкнет, а я уже смотрю на него, как на

своего.

- Лесик, не горячись, ступай домой, всё обдумай, что ты сейчас мне тут

наговорил. Мне сейчас надо кормить грудью ребёнка, а при тебе я это делать

не могу.

Не перебивай меня, ты ещё не дослушал. Я завтра оставлю открытой

калитку и дверь дома, и если ты не передумаешь, и если ты действительно

так любишь меня, то приходи ко мне в полночь, я буду тебя ждать. Мы оба

подумаем о нашей дальнейшей судьбе, но я знаю точно, что теперь я не

мыслю жизни без тебя...

Но сейчас уходи. Завтра ночью, если переступишь этот порог, я стану

твоей и только твоей, а что будет потом мне уже всё равно, я за тобой сбегу

хоть на край света.

Алесь внимательно вгляделся в лицо Фроси, кивнул и молча вышел за

дверь.

Молодая женщина, растревоженная неожиданной встречей с казалось бы