несправедливое наказание среди не самого интеллигентного люда и кто его знает, что в

таком положении лучше жизнь или смерть, но это всё в руках божьих. А ей, Фросе,

стоит всё же подумать о своей жизни, годы то уходят, дети подрастают и пока она имеет

влияние на мужчин своей природной и душевной красотой, стоит задуматься о

предложениях воздыхателей. А надо сказать, кроме Ицека, который по-прежнему

наведывался иногда к ним в Поставы, уже явно давший понять Фросе о своих намерениях,

были и другие мужчины, которые пытались подъехать к молодухе, такой красивой,

ставшей в свои тридцать с лишним, как наливное яблочко лицом, и статью, бойкая на

язычок, прилично одевающаяся, и такая рачительная хозяйка, известная уже на весь

город, благодаря своей торговой деятельности в базарные дни. Нет, Фрося не

прислушалась к советам Вальдемара, весть о том, что Алесь жив, окрылила её новой

надеждой, она тут же дала понять Ицеку, что бы он больше не приезжал к ним, не

будоражил детей, потому что где-то у них есть живой отец и тот удручённый покинул

Поставы с убеждением больше никогда не появляться на горизонте у Фроси. Что

касается других её воздыхателей, то все они наталкивались на острый язычок и

потихоньку отсеивались, понимая тщетность их домогательств.

Старшим детям Фроси исполнилось по двенадцать лет, и та, помня о том, что говорил ей

когда-то раввин Рувен, собралась ехать с девочкой в Вильнюс.

Но для того, что бы ехать туда, надо было предварительно поговорить с Анечкой,

рассказать ей историю её рождения и спасения, о её где-то живущей матери, и главное,

признаться, что она ей не родная мать, а это было самое трудное и самое неприятное.

Анечка, к этому времени превратилась вполне сформированную девочку с чертами

девушки.

Она уже очень отличалась от своих многих сверстниц развитыми формами.

Девочка, была стройной, у неё была достаточно пышная грудь, под осиной талией

выдавались выразительные бёдра, на тонкой шейке гордо восседала головка с пышными

чёрными кудрями.

Хотя лицо красивым трудно было назвать, всё же портил его крупноватый нос с

горбинкой, но в чёрных глазах было столько огня и таинственной глубины, а в смуглых

бархатных щёчках, полных губках было столько чувственности, что она казалась очень

даже симпатичной.

А к этому, добавим, что Фрося ничего не жалела на своих детей.

Они были одеты, обуты совсем не хуже детей начальства и интеллигенции города.

И, вот, в один из майских дней 1953 года, Фрося выпроводила по каким-то делам

мальчишек из дому, заперлась с дочерью в спальне и начала этот тяжёлый разговор,

который может перечеркнуть всю их жизнь.

Фрося усадила Аню напротив себя на кровать. взяла её ладошки в свои натруженные

большие руки в мозолях, стала мять и поглаживать их и никак не могла решиться начать

разговор.

Девочка смотрела на мать непонимающим взглядом и молча ждала, когда она заговорит. -

- Милая доченька, мне очень тяжело рассказывать тебе об этом, но думаю, что пришло

время тебе узнать правду, хотя я не совсем уверенна, что поступаю правильно, но думаю,

будет хуже, если это откроется, когда ты будешь совсем взрослая.

Я надеюсь, что ты правильно меня поймёшь и не осудишь... -

Аня не выдержала и поторопила мать:

- Ну, мамочка, я сейчас умру от любопытства и страха, рассказывай пожалуйста

побыстрей... -

И Фрося поведала девочке, как она тяжело рожала Стасика, как при родах им спасли

жизнь талантливый врач Меир и его жена добрейшей души человек, замечательная Рива.

О том, что Аня родилась накануне войны, двадцать первого июня.

И как в августе этого же года, гнали пешком евреев их города мимо Фросиного дома, как

Рива вручила в её руки жизнь маленькой девочки Ханочки, такое настоящее имя Ани, как

в ту же ночь с помощью её любимого человека, отца Андрея, они покинули этот дом и

скрылись в её деревне, где она сама родилась и выросла, там они прожили почти до конца

сорок пятого года.

Потом, Анечка должна уже хорошо помнить, как они жили рядом с костёлом у

Вальдемара.

И, конечно же, Анечка помнит, как переехали уже сюда, в этот дом.

О том, что через несколько только лет Фрося узнала, что их разыскивала сразу после

войны Рива, уцелевшая каким-то образом в еврейском гетто.

Меир, настоящий отец Ани погиб, светлая ему память.

Обо всём этом Фросе поведали в Вильнюсе, где Рива жила какое-то короткое время.

После того, как Рива потеряла надежду отыскать дочь, она уехала в Польшу, а оттуда уже

в Палестину. И где наверно, да будет милостив к ней господь, она до сих пор и живёт, эта

страна теперь называется Израиль, там наверно живут все евреи.

Фрося, очень бы хотела бы выяснить всё о судьбе Ривы, но между нашими странами

плохие отношения, и Вальдемар умоляет этого не делать, что бы не навлечь на них

большие неприятности.

Фрося говорила и говорила, перескакивая от события к событию.

Сбивалась, уточняла что-то и всё рассказывала, и рассказывала, будто боялась

остановиться.

Она поведала девочке о том, как они жили в деревне, как она ездила в Вильнюс к евреям,

про беседы со старым раввином Рувеном, о том, как ей там помогли евреи кое-что

продать, поддержали советом и делом.

Мелькали события, имена, а Фрося всё не могла остановиться, глядя в глаза дочери, в

которых, плескалось недоумение и страх, непонимание и осознание чего-то...

Фрося вдруг схватила с комода заранее приготовленный маленький свёрточек,

судорожными движениями развернула его и на ладони девочки легли красивые золотые

вещи: колечко со сверкающим камнем, с такими же камешками серёжки и два массивных

обручальных кольца...

Аня уронила их на кровать и смотрела во все глаза на Фросю.

Её всегда такие яркие губки побледнели, большие глаза стали просто огромными, в

бездонных глубинах тёмных зрачков металось такое количество чувств, что Фросе стало

страшно за неё, но слёз там не было и она впервые подумала, что зря она затеяла весь этот

разговор, хотя и понимала, что пути обратно уже нет, это они должны как-то пережить, и

с этим им уже придётся жить.

Аня вдруг крепко обвила руками шею Фроси и стала целовать в лоб, в глаза, в волосы, без

конца повторяя:

- Ты, спасла мне жизнь, ты, спасла мне жизнь, мамочка, ты, спасла мне жизнь!...

Фрося нежно обняла за хрупкие плечи дочь и слёзы буквально хлынули из глаз,

пропитывая солёной влагой чёрные кудряшки Ани.

Дочь сидела, тесно прижавшись к матери и успокаивающе гладила её по руке,

переваривая всю ту информацию, что свалилась на её такую ещё юную голову.

Наконец, девочка отстранилась, села опять на то место, где сидела раньше и в её глазах

вдруг резко загорелся огонь осознания:

- Мамочка, так я е-е-ев-рей-ка?

- Да, моя милая, по рождению ты еврейка, дочь замечательных родителей Меира и Ривы.

Вот эти золотые вещи наверно их фамильные драгоценности и наверно старинные, но я в

этом не разбираюсь, но они принадлежат тебе по праву.

Мне удалось их сохранить для тебя, кроме одной вещички.

Пришлось, продать очень красивую брошь, но благодаря этому мы смогли встать на ноги

и перестали жить в бедности... -

Фрося хотела ещё многое сказать дочери, но та вдруг быстро заговорила:

- Мамочка, так у меня где-то живёт, я даже не знаю, как её назвать, настоящая мама,

которая меня родила и которая ничего не знает обо мне.