остановят, и она не сможет задать этому приятному на вид человеку свои главные

вопросы...

О, как она хотела, получить ответы...

Фрося поведала вкратце о своих последних десяти годах жизни, о своей семье, о том, как

пришла в город, как жила у родственников, и у них же работала.

Как после прихода Советской власти этих родственников депортировали в Сибирь, а от

этой участи её спас будущий муж Степан.

Как он, практически, вынудил её, выйти за него замуж.

Она, смущаясь, потупив голову, рассказывала

о своём замужестве со Степаном, об её нелюбви к нему.

О том, как она укрыла и прятала всю войну у себя дочь врача еврея. Об их разлуке и

встрече, и о преданной любви друг к другу с Алесем.

О жизни в деревне во время войны, о том, как она помогала продовольствием партизанам,

про службу Алеся переводчиком в комендатуре, о его участии в подполье, о его

героическом спасении пленённых партизан, о её возвращении в город, жизни у ксёндза и о

возвращении Степана и о его печальном рассказе. А под конец своего повествования

попросила со слезами на глазах выяснить судьбу Алеся за последние почти четыре года.

И ещё, она также попросила узнать и о судьбе Аниных родителей Меире, и Риве.

За всё время её рассказа, похожего на исповедь, начальник ни разу её не перебил и не

задал ни одного уточняющего вопроса.

Он не сводил от её лица взгляда, в котором плескалось, то удивление, то восхищение, то

негодование и всю эту гамму чувств Фрося видела во время своего долгого рассказа.

Она вдруг будто сдулась, неожиданно замолчала и только продолжала мять в руках свой

платок.

Пожилой человек поднялся, заложил руки за спину и стал, ходить взад вперёд по кабинету

за её спиной, и, наконец, заговорил:

- История твоя запутанная и многое нужно было бы в ней уточнить, хотя основное я

понял.

Ты должна уяснить в какое трудное время мы сейчас живём.

Только недавно отгремела война, на которой были герои и были предатели.

Ты наверно сама видела сколько появилось в оккупации подлецов в роли полицаев и

других пособников фашистов.

Я бы мог с тобой и не разговаривать, твоё дело в рамках государственных достаточно

мелкого масштаба, но ты своей откровенностью, своим благородным поступком

произвела на меня хорошее впечатление, и я попробую что-нибудь для тебя сделать, но

повторяю, время очень тяжёлое, и разобраться органам кто враг, кто сочувствовал врагу,

кто был предателем и пособником весьма трудно, и я не исключаю, что могли попасть под

подозрение и не совсем виновные люди, но, как говорит наш великий вождь - лес рубят,

щепки летят.

Твой, как это правильно выразиться, ну, скажем приятель, попал на территорию уже

оккупированной нашей страны из Польши, где в то время уже два года хозяйничали

фашисты, был он там завербован или нет, не ты, не я не знаем, как и не знали органы.

Да, он состоял здесь в подполье, и передавал какую-то информацию для партизан и

высшего командования, но где гарантия, что он не вёл двойную игру, думаешь не было

такого, было и много.

Повторяю, я не буду тебе ничего обещать, далеко не всё в моих силах, но попробую.

Ты проживаешь у ксёндза, у дяди твоего Алеся, который формально считается врагом

народа, но вы не состоите с ним в официальной связи и это хорошо, но ты живёшь в доме

у священника, а религия в нашей стране не просто не поощряется, а искореняется, и это

тоже не в твою пользу, думаю, что тебе надо вернуться к законному мужу, если он готов

принять тебя, а иначе за твою судьбу я тоже не ручаюсь, это мой дружеский совет вне

протокола.

А теперь о твоём втором вопросе, для меня более тяжёлым для выяснения, чем первый.

Очень, очень много евреев погибло за годы войны в гетто, в концлагерях и просто

расстрелянных и зарытых во рвах по всей территории нашей страны, и не только.

Я сам был среди тех, кто освобождал Освенцим, это лагерь смерти.

Я видел печи, где сжигали людей, я видел газовые камеры, где травили людей, я видел тех

оставшихся в живых, до сих пор они мне снятся, и большая часть из этих людей были

евреи.

Даже те, кто выжил, не все вернулись в свои дома, города и сёла, многие покинули даже

свою страну, ничего этого я тебе не должен говорить, но это опять без протокола, потому

что я уже понял, как ты умеешь хранить тайны.

У тебя и так хватает проблем, и впереди немало, воспитывай свою доченьку, ведь почти

семь лет ты это делала, порой рискуя жизнью... -

Он пододвинул поближе к Фросе стул, и сел рядом с ней, оторвал её руки от вконец

измятого платка и взял их в свои ладони, и посмотрел ей в глаза:

- Запомни всё, что я тебе здесь сейчас сказал и в твоих интересах никому об этом не

рассказывать, затаись девочка, у тебя трое деток. Я не хочу, что бы тебя выслали куда-

нибудь в Сибирь или в Среднюю Азию, как пособницу предателю, а таким на данный

момент считается твой Алесь.

А ещё, ты проживаешь в доме его дяди, который к тому ещё и представитель

религиозного культа.

Фрося прямо посмотрела в глаза своему доброжелателю, слёзы на её щеках высохли, и

сказала тихо:

- Спасибо вам за всё, вы очень добры ко мне и я это никогда не забуду, и я постараюсь

последовать большинству ваших советов, но я не могу сейчас бросить Вальдемара, он

стар, болен и скорей всего его дни сочтены.

Но в будущем я обязательно затаюсь, ради детей я готова поступиться даже своей

гордостью, а может быть уеду всё-таки опять в деревню.

Но не в чём я не уверенна, ведь старшим детям скоро в школу, а в деревне школы нет и им

придётся добираться на учёбу за много километров, я всё обдумаю, обещаю...

И, всё же, разыщите мне, пожалуйста, Алеся... -

Начальник НКВД поставил стул на место, уселся в своё кресло, улыбнулся ей впервые

широкой улыбкой и кивнул ей в сторону двери, и, когда она почти дошла до неё, вдруг

сказал:

- Такой дочерью я бы гордился...

Фрося вернулась домой после визита и разговора в органах задумчивая и посерьёзневшая.

Не плакала и не металась. Посидела какое-то время в уединении, собралась с духом, и

пошла к Вальдемару.

Постаревший и осунувшийся ксёндз сидел на привычном уже месте, на кухне возле окна,

и смотрел или так казалось, наружу, и о чём-то думал о своём.

Он вскинул на Фросю глаза и тёплая улыбка коснулась его губ.

К этому времени он уже не мог выстоять всю службу в костёле и по воскресеньям читать

проповедь приезжал молодой ксёндз из Вильнюса.

Да, и верующих в костёле становилось всё меньше и меньше.

Приходили на службу в основном женщины и старики.

Запрещено стало проводить различные обряды и только тайно иногда совершались

крещения и венчания, и старый ксёндз очень переживал, но боялся выступать против

властей.

Немного посидели молча и наконец Фрося всё же прервала молчание, поведала ксёндзу о

своём визите в органы, и опуская некоторые моменты, рассказала о сути беседы с

симпатичным капитаном, и обещании того попытаться что-то выяснить о судьбе Алеся.

Она пыталась многое скрыть из того, о чём её предупредил НКВДист.

Не хотелось вдаваться в неприятные подробности.

Старик покачал головой и заговорил:

- Доченька, ты славная девочка и я много думал о твоей дальнейшей судьбе.

Трудно сказать, сколько мне ещё отпущено богом, но скорей всего немного, но на всё его

воля.

Не перебивай меня и слушай, это очень важно для тебя и твоих детей.

В моём кресле в левом подлокотнике есть тайник, я научу тебя им пользоваться, это

кресло заберёшь с собой, там хранится золото, что передал мне на хранение Алесь, а