побольше порой, чем немцы, и в деревню Курачичи уже не раз наведывались лесные

братья, и после них бабы ещё долго голосили, проклиная этих освободителей.

Фрося старалась улаживать всё мирным путём и без сопротивления отдавала сало, яйца,

картошку, и подносила удальцам самогонку, а те, видя на её руках трёх малолетних детей,

сильно не обирали.

После появления в их местах партизан, Фрося стала очень волноваться за Алеся, ведь от

Постав до деревни было порядка десяти километров, а он один на подводе, да большую

часть по лесу, и ясно, что не многие из партизан знали о его подпольной деятельности.

Отшумело лето, убран огород, подполом хранились на зиму картошка, свекла, морковь,

капуста, в бочках засоленные сало, капуста, огурцы и даже грибы.

Доходили слухи о том, что красная армия отбросила фашистов от Москвы, Волги, Кавказа

и Ленинграда, и устремилась на запад, многое из этого Фросе рассказывал Алесь, а та по

секрету бабам.

Партизан становилось всё больше и больше, освобождались военнопленные, кто-то бежал

из гетто, начались репрессии среди местного населения за оказание помощи партизанам, и

многие пожилые мужчины и подростки вливались в отряды.

К Фросе по ночам иногда стучались уже проверенные, не раз приходившие люди из

партизанского отряда и она заранее готовила для них мех с продуктами.

Всё реже приезжающий Алесь, рассказывал о том, как лютуют гитлеровцы, что

становится всё трудней, выпрашивать на выходные подводу с конём, и что он уже не раз

просился в партизанский отряд, но подпольное руководство не соглашается, считают, что

от него больше пользы в комендатуре.

Зима выдалась лютой, Фросе было совсем нелегко справляться с тремя малышами,

помощи ни от кого не было, а Алесь стал наведываться домой в деревню крайне редко, и

на душе у Фроси становилось всё пасмурней, страх за дорогого человека разрывал

сознание, мысли одна мрачней другой приходили в голову.

Однажды в конце уже зимы тихий стук в двери, разбудил Фросю, стук был условный -

партизанский и она открыла дверь.

В сени ввалились трое партизан, стуча валенками, оббивая снег.

Фрося приложила палец к губам, призывая к тишине, предупредив, что спят дети, и

впустила их в горницу, и в первом высокорослом и грузном партизане с автоматом на

груди она узнала Степана... -

- Ну, здравствуй Фрося...

Стены, вещи и лица поплыли в глазах Фроси, страх и боль сковали её сердце, она молчала,

тупо уставившись в лицо настоящего мужа, такого явного и такого нелюбимого.

Молчание прервал один из партизан, пришедший со Степаном, который поинтересовался:

- Что знакомую встретил?

Хмурый Степан оглянулся на него и сквозь зубы проронил:

- Да, знакомую, хорошо знакомую...

Ребята выйдите, нам потолковать надо...

Партизаны не стали пререкаться, и пошли в сарай, где Фрося всегда оставляла им мех с

приготовленными продуктами. Только поторопили Степана, что бы он долго не

задерживался, и с ехидными улыбками вышли из дому.

Когда за ними закрылась дверь, он грузно сел на лавку возле стола и жестом показал

Фросе сесть напротив:

- Ну, что молчишь, нечего рассказать?

А может стыд глаза ест, думаешь, я ничего не знаю, ищешь паршивка, как выкрутиться?

Всё я про тебя сука знаю, знаю, что сбежала в деревню со своим польским козлёнком, что

живёшь здесь, подсказал старый дружок из полиции, которого мы недавно за яйца взяли.

А тут прошлись по домам, и многое мне открылось, хотя кое-какие вопросы остались.

Ах, поди ты, с муженьком живёт, с города наезжает, такой порядочный, антыллегентный,

тьфу ты!

Трое деточек у них славненьких, третьего мальчонку уже здесь родила, при живом то

муже в блуд кинулась и ещё дитя приплодила с полюбовником.

Вот только не пойму, а третий то откуда?

Пшек твой, похоже, у немцев служит, это на него похоже, доберусь, кишки выпущу, а вот,

что с тобой делать, жёнушка?

Чем больше Степан говорил и бросался грязными словами, тем сильней в ней разгоралась

ненависть к нему и желание бороться за свою судьбу, за своего любимого, за своих

детей...

Фрося резко поднялась с лавки, подпёрла бока руками и бросила ему в лицо:

- Ах, ты защитник Родины, обездоленных баб и детей, откуда ты выискался такой, под

какой юбкой прятался, пришёл тут обирать баб, детей и стариков!

Ты, мизинца Алеся не стоишь, воспользовался тем, что мне некуда было деваться, взял в

дом к себе батрачку, бабу в постель, чтоб удовлетворяла твои скотские потребности,

самку для твоих детей, а сам и слова ласкового в мой адрес не произнёс, а когда помирала

от родов, наблюдал спокойненько, издохну или нет.

Уже другую себе подыскивал дуру, и пил не за моё выздоровление, а за то, что ты самец

исправный, и только благодаря доктору и его жене я осталась живой, да, продлит господь

им жизнь.

Послушай, дорогой бывший муженёк, ты можешь меня убить сейчас, вон какой автомат

навесил на грудь, но учти, что обездолишь трёх детей, один из которых всё же твоя кровь.

А, что ты дальше будешь делать, как с этим жить?!...

И чем больше распалялась Фрося, тем ниже клонилась голова Степана, и в прежде

горящих злостью и презрением глазах, появилась неуверенность и даже мольба.

А Фрося продолжала:

- Уходи Степан, ты мне ничего плохого в жизни не сделал. я на тебя никакой злости не

таю, у меня есть от тебя ребёнок, и этого факта не скроешь, хотя я бы очень хотела, уехать

на край земли от тебя, этой проклятой войны и от терзаний в душе. Сейчас ты узнаешь

кое-какие вещи, которые обязан просто похоронить на дне своей памяти, иначе я тебя и в

гробу достану.

Начнём с того, что Алесь является подпольщиком и уже давно, сначала войны помогает

партизанам ценными сведениями, но с кем он связан, и как доставляет сведения, я не

знаю, и тебе знать не положено.

А теперь пойдём, посмотри на своего сына, я тебе запретить этого не могу, хотя Алесь его

любит, и воспитывает, как своего... -

С этими словами Фрося подошла к Степану. взяла его за огромную руку и повела в

спаленку, где сопели носиками спящие дети.

Степан посмотрел на широкую кровать, попеременно переводя взгляд с одного ребёнка на

другого.

Вначале он долго разглядывал в тусклом свете керосинки лицо своего сына и тепло

разливалось по его сердцу, затем взгляд только скользнул по личику самого маленького и

он сразу отвернулся от него, потому что опять в душе закипела злость, но тут его взгляд

упёрся в миловидное личико девочки, смугленькой с чёрными кучерявыми волосиками и с

характерным носиком... - он перевёл взгляд на Фросю, в котором застыл вопрос.

Фрося, всё также держа его за руку, вывела из спальни. усадила на лавку, где он сидел

раньше и заговорила:

- Это девочка Меира и Ривы, врачей, которые мне спасли жизнь, и которым я поклялась

сберечь ребёнка, и только моя смерть может этому помешать, и если случится так, что они

не вернутся с этой проклятой войны, я воспитаю её, как свою дочь.

И, последнее, что я хочу тебе сказать, уходи и дай судьбе распорядиться, идёт война, и

никто не знает, как мы из неё выйдем, но не вмешивайся в ход судьбы, поднимешь на

Алеся руку, я тебя собственными руками порешу... -

И она указала взглядом на топор, стоящий у входных дверей.

Степан опустил голову и пошёл к выходной двери, на пороге остановился, поднял голову,

вгляделся в лицо Фроси и медленно заговорил:

- Зря ты так Фросенька, я может не умею так красиво говорить и ухаживать, как твой

полюбовник, но я тебя люблю, ты красивая, работящая и умеешь за себя постоять, может