Невысокий разъезд у сожженного дома.
Подложивши под голову чье-то седло,
На снегу разостлав, как постелю, солому,
Здесь солдат под сосной засыпал тяжело…
А за мельницей скат, и запруда промерзла,
Почитай, в эту зиму до самого дна.
Осторожно, рядами, составлены в козла
Карабины гусарские…
Песня слышна:
«Свищет пуля — не моргни!
Если в деле — руби смело!
Коль в атаку повели,
Ты коня не задержи!
Смело душу весели!
Есть нужда — так уж умри!»
Что же, это Финляндия! Кульневский лагерь!
Ветви сосен…
На дюнах и снег как песок.
Кто не знает теперь о веселой отваге?
У костров тихий смех и глухой говорок.
Скачет всадник навстречу на злом иноходце.
На дороге — шлагбаум!
Пониже пригнись!
Кто он? Кульнев иль нет?
Вспоминать ли о сходстве?
«Честь имею!»
— «Ну что же, здорово, Денис!»
— «К вам спешил из Москвы, торопился…»
— «Мы рады!»
— «Быть хочу в авангарде…»
— «Я всегда впереди».
— «Скоро ль будут бои?»
— «Время нашей отрады
Недалеко уже… А пока подожди…»
Загляделся Денис. Кульнев тот же, что раньше,
Только больше еще на висках седины.
И на темени — будто чулок великанши,
А не кивер гусарский…
Причуды смешны
Для того, кто понять не сумел бы твой норов,
Но в чудачестве есть не смешные черты,
Как насмешкою резкой когда-то Суворов,
Так своими причудами славишься ты.
«Нынче сложены песни о строе гусарском,
И кружит на кровавых полях воронье.
Я сюда, в авангард, послан был государством —
Так послужим России и чести ее.
А пока — отдохнем…»
Входят в низкие сенцы.
В доме чисто.
Застолье.
Свеча зажжена.
Золотой петушок на личном полотенце…
«Видишь — матушкин дар… Как тоскует она…
Тяжело ей… Живу, как всегда, донкишотом,
Ничего у меня — ни кола ни двора,
Я наследников не потревожу расчетом,
Если пуля сразит…
Лишь одни кивера,
Да любимая шашка, да три доломана,
Да еще за недавний поход ордена…»
На кровати ребенок заплакал нежданно
И ручонками пухлыми машет со сна.
И на цыпочках Кульнев подходит к ребенку,
Распушив бакенбарды, тряхнул головой.
Мальчик — хвать за усы, улыбается.
Звонко,
Аж до слез, с ним хохочет полковник седой.
«Погляди-ка, Денис, на хозяйского сына,
Мой любимец навек…»
И смеется опять,
И с улыбкой встречает хозяина-финна,
Разговор его медленный силясь понять.
Финн уносит ребенка…
«Да, стало быть, жарко,—
Тихо Кульнев промолвил.—
Болит голова…
У меня для тебя есть старинная чарка,
Расскажи, как сейчас поживает Москва».
…Ночь подходит к концу. Оба спят на соломе.
Вот доносится выстрел из чащи лесной.
Слышен крик осторожный.
И ржанье.
А в доме
Пахнет седлами, солью — и просто войной…
Снова лед под ногой. Ветра нет на заливе.
Цепью тянется полк вдоль крутых берегов.
Днем слепило глаза в бесконечном разливе
Широко разметавшихся ярких снегов.
А сейчас уже ночь. Над привалом суровым
Тишина. Чуть доносится топот коней.
И над вражеским лагерем, в дыме багровом,
Перекличка и блеск бивуачных огней.
Но потом голоса замолкают. Мельканье
Отдаленных теней. Низко стелется дым.
А гусары, кряхтя, прорубают клинками
Переход для коней над обрывом крутым.
Перешли. И раскинули стан. И заснули.
Не спеша дотлевает костер на снегу.
А солдат одинокий стоит в карауле,
Глаз не сводит с огней на чужом берегу.
Кульнев скачет по льдам. И за ним ординарец —
Молчаливый пермяк Ерофеев Семен…
Сколько прожили рядом, в походах не старясь,
Сколько вместе отбили мортир и знамен!
То, что было давно, не помянут с укором,
Много раз он в боях командира спасал,
В молодые года слыл он ловким фланкером —
И с турецкой войны на щеке полоса.
Пусть под Прагою штык ему грудь исковеркал,
Но зато командира он спас…
По снегам
Молча скачут теперь, повод в повод.
Поверка.
И выводит тропа к бивуачным огням.
Усмехнулся Семен. Значит, снова в разведку,
Прямо в лагерь чужой, не замедливши шаг…
Только треск, если конь вдруг наступит на ветку,
Только смерть, если сразу спохватится враг…
«Что такое, Семен? Почему издалека
Столько мнилось огней, а теперь, погляди,
Кое-где пламя сразу как будто поблекло,
Хоть прищуришь глаза — не видать впереди.
Может, это уловка?»
Молчит Ерофеев.
И на самом-то деле никак не понять…
Перелеском глухим, снег пушистый развеяв,
Кони к вражьему лагерю скачут опять.
Но никто не окликнул…
Хоть голос…
Хоть окрик…
Хоть бы выстрел шальной…
Ничего…
Тишина…
Молча слезли с коней — перепуганных, мокрых…
И по снегу пошли… На распутье — сосна,
А за нею — завал…
Снег примятый…
Шалашик
Из сосновых ветвей…
Мертвый конь у костра…
«Эта хитрость, гляди, хоть кого ошарашит,—
Тихо Кульнев сказал. — Чтоб не ждать до утра,
Отошли они в ночь, а костры для обмана
Развели,—
дескать, вот оторвемся от них,—
Удивится-де Кульнев, на зорьке
нежданно
Никого не сыскав у завалов пустых…
Но не будем мы ждать… И немедля — в погоню…»
Неспокойно, а ветер с полуночи смолк.
…………………………………
Вскоре в лагерь вернулись.
Команда: «По коням!»
…Через час на рысях уже тронулся полк.
И в погоне всю ночь…
На рассвете по взморью
Вышли к Ботнике.
Древних времен крепостца.
Старый замок в горах, весь раскрашен лазорью.
И обрыв надо льдом — три гранитных кольца.
И драгуны врага рассыпаются быстро.
Нарезные мортиры в снегу.
Трубачи
Проиграли атаку.
Внимание!
Выстрел…
Шашку в руки…
Руби, налетай и топчи…
…Кульнев был впереди.
Так, не выпустив трубки
Изо рта
и в любимом цветном колпаке,
Молча врезался он в то беспамятство рубки
С верной шашкою в поднятой кверху руке,
И его окружают немедля.
С размаху
Отбивается он.
Рядом пика свистит.
Слышен голос родной.
Промелькнула папаха,
И галопом Семен на подмогу летит.
Снег в крови.
Раздорожье.
И с яростью дикой
Двое скачут на них — но с коней кувырком:
Одного Ерофеев сбил острою пикой,
А другого — сам Кульнев широким клинком.
День кончался.
Дымилися дальние горы.
Спешась, вел Ерофеев коня в поводу.
По снегам на закат проскакали фланкеры.
Вражьи кони без всадников ржали на льду.
Кульнев встал над обрывом. Запомнил Давыдов
Навсегда этот час — после встречи в бою,
Как там Кульнев стоял и, волненья не выдав,
Чистил ельником верную шашку свою.
Хоть Давыдов недавнею схваткою бредил,
Кульнев слова не молвил, курил и молчал,
Не хотел вспоминать о минувшей победе,—
Потому что он завтрашним боем дышал…
