99. УЛИЦА ГАЗА Незабываемы слова Неповторимого рассказа. Пробьется первая трава На улице Ивана Газа. Газоны теплые в ночи… Наш бронепоезд мчится к югу… Гремя, весенние ключи Бегут по заливному лугу. Ночь девятнадцатого года… О рейде Мамонтова весть… А память давнего похода В названьях наших улиц есть. Вот умирает человек, Но рядом дни его живые. Так, превращаясь в теплый снег, Твердеют капли дождевые. 1934 100. ПРИВАЛ Баранину в ломтях на вертелочке, Люли-кабав с приправой из корицы Нам предлагали добрые сестрицы, А мы сидели у костра и пели И очень за еду благодарили. В чужую даль дозорные смотрели, Мы о пути на Каспий говорили. За каланчой стояли кони бая, Мелела с края речка голубая, Степь подымалась, зла и горяча, В шелках зари и лунном серебре, Зажав кривую саблю басмача, Как полумесяц тонкий на заре. А между тем в тумане желто-синем Вдруг грянул выстрел, воздух расколов; Он к нам принес кипение валов Аральского мелеющего моря. Приказ — по коням, и с крутого склона Летит песок, с ковыльным прахом споря. Таится враг у дальнего затона. Погибнуть ли, пробиться ль суждено,— Скорей туда, где дымно и темно, Где ринутся навстречу сабли вскоре. Ночь высока, и саксаул горит. Протяжный залп над степью и над морем По полукругу синему летит. Так, день за днем, который год в тумане Солончака пустого полоса, Немолчный скрип больного колеса, Красноречивый выговор ружья, Разведчиков бывалых разговоры, В трудах походных молодость моя… Зовут вперед бескрайние просторы, При выщербленной розовой луне Застывшие в полночной тишине. Наш час пришел, сгорел кустарник тощий, Уже летят в разведку журавли Сквозь дым и зной непроходимой ночи На ясный берег утренней земли. 1934, 1937 101. «В ранней юности — топот казахских коней…» В ранней юности — топот казахских коней, В ливне белые тополи тонут, Старый коршун летит из ковыльных степей, И луна загляделася в омут. В ранней юности теплые травы томят Молодым быстротечным раздором, И сомы-великаны старательно спят, Распушивши усы, по озерам. В ранней юности ходит по речке паром, Быстро кони двужильные пляшут, Плясуны-старики за дорожным костром Рукавами широкими машут. В ранней юности пули свистят вдалеке, Степь сухая — парилен громада, В пересохшей, мучительно горькой реке Словно слезы — следы звездопада. 1934 102. СТЕПИ
Тает месяц в ночах, Словно вылит из воска, В оренбургских степях Снова красное войско, А ковыль пожелтел На исходе весны, И томит партизана Прошлогодняя рана, И бегут по курганам Потаенные сны. На дорожном привале, У широкой горы, Где орлы пировали, Догорали костры, — Партизаны сидели На разубранных седлах, Вспоминали походы, Хитрость дутовцев подлых, Песню старую пели, Струн заветных касаясь: «Нету ласковей боле Оренбургских красавиц. Пуховой полушалок На пригожих плечах… Я тебя повстречала В заповедных степях…» А утрами глухими Птичьи стаи летят — То на север далекий Гуси-лебеди мчат. По тропам позабытым, Где гремели копыта, Как зажглись на закатах Золотые огни, Мы от сел небогатых Шли безвестной тропою. Протекали рекою Партизанские дни. Выходили за нами Батальоны в туман, Гордо реяло знамя — Дар самарских крестьян. И, сметая преграды, В непокое ночей Мчались наши отряды В глубь ковыльных степей. 1934 103. «В ночном краю, в краю туманном…» В ночном краю, в краю туманном, Огнями жаркими палим, Таился город безымянный, Грустил над озером большим. Мы мчались вместе с другом добрым К большому городу тому — По черепам, по конским ребрам, По склонам, падавшим во тьму. Туда пути бродяги знали, Но мы бродяжек не нашли, Орлы над озером летали И мертвый город стерегли. Искали мы в лугах окружных Следы, что выбиты до нас,— По желтым кручам троп верблюжьих Тянулся прошлого рассказ. Туман клубился, и нежданно Мы увидали на заре В холодной дали край лимана В солончаках и серебре. В тревожный день вела дорога За отдаленный поворот, Нахохлившийся коршун строго Встречал у городских ворот. Тот город вытоптан когда-то Был Тамерланом. В мгле ночной Я снова вспомнил дым заката И конский топот за рекой. Прошли года, — опять полями Бежит проселок в тишине. Опять глухими колеями Мы проскакали при луне. Но там, где мнился мертвый берег,— Бормочет тополиный сад, Скрипит весенней ночью деррик, Лебедки глухо дребезжат. И ветер полночи полощет Знамен тяжелые шелка,— Озарена огнями площадь С названьем нашего полка… 1934 |
