6. ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ …А в московском Кремле еще Ленин в те дни Совнаркома готовил декреты, И приходят сегодня на память они, Все теплом его сердца согреты. Помню, «Правду» берешь и читаешь статью, Что написана им накануне, И мечтаешь о том, чтобы юность свою Всю отдать безраздельно коммуне. Эти грозные годы давно отошли, Но свежи и мечты и утраты, И записаны в летопись Русской земли Величавые, светлые даты. И, как верный свидетель тех лет грозовых, Неприметный участник походов, Я оставлю потомкам правдивый мой стих, Оживут в нем двадцатые годы! <1955> 7. ГОСТЬ В КРЕМЛЕ Гость в Кремле… И курит на площадке, Весь седой, сибирский партизан С ярко-красной ленточкой на шапке; Он ходок от земляков-крестьян. Дома ждут друзья и домочадцы, Телеграммой шлют ему поклон. И пришел сегодня попрощаться С Лениным перед отъездом он. Докурил, недолго ждал в приемной, Дверь открылась, входит в кабинет. «Ото всей деревни нашей темной Я, Ильич, привез тебе привет». — «Темнота пройдет! Откроем школы, В деревнях повсюду свет зажжем…» Не забудешь этот взгляд веселый… И старик беседует с вождем. Разговор уже к концу подходит, Партизан, помедлив, говорит: «Думка есть еще одна в народе, Мне ее исполнить надлежит. Сохранить хотим мы нашу память, Благодарность нашу от души, И при жизни памятник поставить Ты деревне нашей разреши. Кто проедет мимо иль промчится, Памятник увидит за рекой, Ленина узнает, прослезится Завсегда от радости такой». Эх, не то промолвил, видно, слово, И ошибся, стало быть, земляк… Смотрит Ленин на него сурово: «Стар ты, дед, а говоришь не так. Мне не нужен памятник при жизни, Почестей себе я не ищу…» И, услышав эту укоризну, С новой просьбой старый к Ильичу: «Детский дом позволь тогда построить…» — «Это дельно! Очень хорошо! Будут дети в холе и покое…» Тут старик простился и ушел Из Кремля с улыбкою счастливой. Детский дом построил за рекой Он в двадцатом. И сады и нивы Окружают памятник живой. Самовольно масляною краской «Ленинского имени детдом» Написал он на стене с опаской. «Вдруг придется говорить с Кремлем? Вдруг припомнит Ленин с укоризной? Что ж, он смело встретится с вождем». …Ставил он не памятник при жизни — Детским счастьем полный, светлый дом. <1955> 226. МАЛО!
Всё меняется в веке двадцатом, В блеске рвущихся к Марсу ракет, Белой ночью взрывается атом, Возникает невиданный свет. Как загадочно их измененье… Смотрит старый седой человек. Долго молча следит за теченьем Бесконечных космических рек, За сверкающей в небе ракетой, Убегающей прямо к Луне… Ведь свершается полночью этой То, о чем он мечтал в тишине. Только чувствует: сердце устало. Лопнет где-то мельчайший сосуд… И покажется: сделано мало, Слишком медленно время шагало, До Луны лишь огонь донесут… А мечтал, что другие планеты Покорят — и при жизни его… Жалко всё же расстаться со светом, Не увидевши то торжество… <1957> 227. РЕВОЛЮЦИЯ Я — твой поэт, Революция, Я — твой поэт навсегда, Везде твои песни льются И светит твоя звезда. Я шел за тобой без страха И честно тебе служил, И мощь твоего размаха Всем сердцем я полюбил. Я — твой поэт, огнеликая И вечно глядящая в даль, Простая в труде, великая, Чье сердце тверже, чем сталь. В мужестве необоримом Никто не сравнится с тобой, И годы проходят мимо, Исчезая в мгле голубой. Родина и Революция Навеки в слове одном, И песни о них поются В любимом краю моем. Ты строишь светлые зданья, Ведешь миллионы в бой, У народа — одно призванье: Всегда быть вместе с тобой. Тебе я служу, любимая И светлая, до конца, Вовеки непобедимая, Как твоих сыновей сердца. <1957> ПОЭМЫ И ПОВЕСТИ В СТИХАХ 228. СТАРИННАЯ ПОВЕСТЬ Эту горную цепь называют давно Кирчхловани, На холодной заре золотые дымятся зубцы, И предание есть, будто там, где тропа великанья, Три столетья уже и поют и пируют отцы; Будто ходит по кругу бараний особенный рог, В нем ячменная водка, стародавнее горькое пойло, В этот сумрачный край нет ни троп, ни проезжих дорог, Там цветы не растут и трава жестковата, как войлок; Будто древний охотник на туров в том крае погиб… И следы его видели в полдень старинные люди, И сложили рассказ, и мечтали порою о чуде, И искали в горах, где тропы заповедный изгиб. Но вернуться не мог он: погиб или просто остался Доживать свои дни в этих черных расщелинах скал, И поют старики о великом мученье скитальца,— Я рассказы о нем на полночном привале слыхал. Что-то русское сердце влекло в эти черные горы — От медлительных рек, от степей, где шумят ковыли, От равнины седой, уходящей в глухие просторы, От песчаника злого владимирской нищей земли. И недаром теперь столько песен слывет о Дарьяле, И недаром отцы про погибельный пели Кавказ, На привале ночном, где пожары зари догорали, Повторяли порой про дружинников русских рассказ. Был тот вечер в горах словно тихое стойбище сказки, Неба черный клочок над моею темнел головой, И паслись наверху облака разноцветной окраски, Как овечьи стада, уходившие в край голубой. В той ночной тишине грозный гул, словно рушится поезд: То с обрывов летят, как дикарские стрелы, ручьи,— Где же древний охотник? Вовеки не кончится поиск. Где твой лук молодой? Где каленые стрелы твои? Много песен у нас о грузинской царице Тамаре,— Что же, сыздавна славилась горного края краса. Во Владимир Залесский, с облаками пролетными гари, Где на синих озерах кропила заря паруса, Где с далекой поры гости бредили Суздальской Русью, О Тамаре пошла с опаленного юга молва. Молодой русский князь всё мечтал о красавице с грустью, Возле кротких березок твердил роковые слова. Отшумел листопад, и на юг снарядили посольство, Все леса, да пески, да покрытые чернью поля, Сотни рек перешли, и нежданно становится скользко, Горы выросли вдруг, словно горбится с гулом земля. И рассказы дошли до родного Залесья, до самых Отдаленных погостов, где бьют родники и ключи, Что царица Тамара в ущелье построила замок, Где слуга-эфиоп носит огненный пояс в ночи. Князь уехал туда, стал он мужем Тамары-царицы. Далеко во снегах меркнет пасмурный суздальский день, В заповедном ущелье звезда голубая таится. То ли облако там? То ли сосен высокая тень? Только время прошло — полюбила Тамара другого. Что же, в пропасть лететь? Или пить, как вино, забытье? Не нашлося ему ни ответа, ни песни, ни слова,— Он с войсками пошел на прославленный город ее. Воевал он с женой, но томила любовная мука, Вспоминались ему и улыбка, и тонкая бровь, Вспоминалась Тамара, всё видел он узкую руку, Видел крашеный рот, напевавший порой про любовь. А потом он ушел в эти горы, где гнут Кирчхловани Золотые зубцы, словно гребни стены крепостной, Где проносятся туры и красного света мельканье Ослепляет глаза за высокой узорной стеной. Мне старик говорил, что в году позабытом, далеком Там охотник скакал, подымающий к небу копье. Если гром громыхает в безоблачном небе высоком — Это он говорит, повторяет он имя ее. Но настанет пора, распадется во мраке громада, Станут копьями вдруг золотые зубцы этих гор, И в полуденный зной упадет на долины прохлада — Это всадники с ним пронесутся в бескрайний простор. Никогда не умрут те, чье сердце любовью горело. Хоть проходят века — и крошится на солнце гранит,— Их копье не возьмет, не пробьют их каленые стрелы, Их, как солнце в огне, беззакатное время хранит. <1938> |
