53. ПРИСКАЗКА Он вышел за сутемь татарской орды, С ржаного дорожного болтня. Шел ветер лесами его бороды, Усы не измерить и в полдня. Вскипает и с ближних и с дальних сторон Рассвет в три погибели, молча, И мечется со́рок соро́к и ворон Да серая вольница волчья. Хлеб аржаной, Отец наш родной, Тебе, видно, ночи не спится, — Которые годы кружит над страной Большая двуглавая птица. Он на руки плюнул и землю копнул, И видит он шпиц над собором, На кончик шпица посажен каплун, Сидит полуночным дозором. И сто часовых окружают собор, Пехоты полков девятнадцать, И бьют барабаны полуночный сбор — Пора караулам меняться. Калиновый мостик навстречу летит, Расшива плывет, и теснится, Ровняя верхи придорожных ракит, К Поцелуй-кабаку зарница. Хлеб аржаной, Отец наш родной, Шумит над вечерней отавой, Встает над далекой степной стороной, Летит над пшеничной заставой. Царь — низенький, рыжий, пшеничный такой, — Тебя мы отныне не стерпим, Ты искоса смотришь и машешь рукой, Стоишь подбоченяся, фертом. Но ядра сорвутся — и штык у виска, И кровь у размытого грунта, И вот уже сразу пройдут свысока Знамена мужицкого бунта. То Русь Пугачева вступает в раздор, Дорога кудрявая тряска. Кленовая роща и звончатый бор, — Но присказка это, не сказка. 1930 54. «Если нам суждено разлучиться…» Если нам суждено разлучиться, Я уйду на далекий Эльтон. На заре перелетная птица, Горбясь, мне просвистит о былом. С первой зорькой пройдут деревеньки, Где слепцы костылями стучат, Старики давней песней о Стеньке Там своих забавляют внучат. Есть далекие заводи, тони, Соляные дымят промысла, В ломовые пласты на Эльтоне Вся судьба молодая вросла. Снова день закружил по болотам, Лисий след за оврагом глухим, От костров соколиной охоты Подымается медленно дым. Значит, надо, чтоб давнее было, Чтоб разлука мучительно жгла, Чтоб любовь наше сердце томила И по тихому склону вела. Пусть любовь отойдет, но старинной Нашей дружбы забыть не смогу, Часто снится мне город былинный, Соколиный полет на лугу. 1930, 1937 55. «Так тихомолком, ни шатко ни валко…»
Так тихомолком, ни шатко ни валко, Сонные сумерки встретили нас. Тихо летит осторожная галка В этот сквозной завороженный час. Старого друга седеющий волос. В темных лесах притаился посад. Ветер — и с петель срывается волость, Сумрак — и жалобно шурхает сад. В севернорусском дорожном просторе Тихая есть пред рассветом пора: Что б ни томило — разлука иль горе, — Всё позабудешь при свете костра. 1930, 1937 56. «Только с севера коршун сердитый…» Только с севера коршун сердитый Пролетит, нестерпимо дыша, Снова в дом на реке позабытой За тобой улетает душа. Там раскольничьи бороды вьются, Там нехоженых троп колея, Расписного заморского блюдца В пятерне остывают края. По морям отходили поморы, Отшумела по сходням вода, Ты вела через степи и горы Все мои молодые года. Ночь пройдет, шелестя переправами, Задыхаясь над каждым ручьем От любовной немыслимой зауми, Тихо дрогнувшей в горле моем. Вот борта на высоком причале, Мимолетный твой взгляд на мосту… Ведь вчера еще чайки кричали, Меркли скаты в далеком скиту, — Но шумит золотая прохлада, И вдали, за речной синевой, Там, где стынет ночная громада, Снова голос мне слышится твой. 1930, 1937 57. «На юге, среди гор, я заприметил вдруг…» На юге, среди гор, я заприметил вдруг Дрёму — кукушкин цвет. И сразу вспомнил луг На севере, убогий хвойный лес, Негромкий ручеек, рощицы навес, Березку белую, в зазубринах полос, Плетень убогий, тихий-тихий плес, Сад белой ночи с призрачной луной, — И милое лицо мелькнуло предо мной. Так шел я по горам, а мне навстречу брел По срезанной тропе медлительный орел. Мы молча разошлись, и взгляд его упорный Скользил, неумолим, над светлой кручей горной. Он крикнул, полетел, и света полоса, Немея, обожгла беззвучные леса. Орлиный темный горб тонул в дыму заката… Не так ли я опять ищу к тебе возврата? 1930 |
