9. СИБИРЯКИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ С КАРПАТ В 1917 ГОДУ Есть белый туман на малиновых взгорьях,— Как скатертью белой покрыта скала, И в губы отставших на утренних зорях Впиваются черные когти орла. Проходят солдаты дивизий сибирских, Лавины летят, грохоча, с высоты, Шинели трещат на плечах богатырских, Пылают вдали ледяные мосты. Идут впереди трубачи молодые, Идут знаменосцы сибирских полков, Идут позади ополченцы седые, Возносятся к небу шесть тысяч штыков. Идут молодые добытчики меди, Крестьяне густых и могучих кровей, Разведчики троп, где таятся медведи, Лошадники из барабинских степей. В тот час по Сибири у каждого тына, Свистя, пробивается кверху репей, Кончается день лисогона Мартына, И ворон в раздел выпускает детей. А тут затаили измену Карпаты. Как гаубица грянет вдали с высоты — Приходят саперы, приносят лопаты, Копают могилы и ставят кресты. Орел пролетит над обрывом зеленым, Увидит — внизу, словно белый навес, Кресты смоляные по кручам и склонам, Огромный, негаданно выросший лес. «Довольно!» — кричат, сатанея, шахтеры, К словам прибавляя реченье штыка. Корниловцы ринулись в дальние горы, Но беглых настигла разведка полка. И новый идет командир, запевая, Кудрявоголовый казак с Иртыша, И песня летит, на зубах остывая, Двенадцатью тысячами легких дыша. А знамя полка вверх стремится упрямо. Что там нарисовано? Кони летят? Снегов бесконечных блистанье? Иль мамонт, Трубящий в зеленое небо Карпат? Нет, в зареве войн и наставших усобиц, С газетой, зажатой в тяжелой руке, На знамени этом встает полководец Не в форме военной — в простом пиджаке. Он встретит солдат после долгих ненастий, Веселый, с улыбкою доброй такой, Он ласково скажет дивизии: «Здравствуй», Махнет, улыбнувшись, могучей рукой, — И каждое слово, как пулю литую, Немного прищурясь, стремит во врага, И душу оно обжигает простую, Волнует моря, зажигает снега. 1934 10. СОБОЛИНАЯ ОХОТА Встану в час охоты соболиной, Три силка поставлю на пути, Млечный Путь раскинется былиной, От которой следа не найти. Будто в небе тоже эта заметь, Шум снегов и шастанье пурги, И ведет глухой тропою память, И снега глушат мои шаги. Душен мертвой лиственницы запах, Но уже бежит навстречу мне Бурый зверь на красноватых лапах, С ремешком широким на спине. Бурундук прошел, за ним поодаль, По следам разымчатым спеша, Ноготь в ноготь, пробегает соболь. Как тоска, черна его душа. Но дорога ринулась прямая, Выстрел грянет издали, пока, Ничего еще не понимая, Держит он в зубах бурундука. Вот звезду сдувает, как соринку. Шкурку сняв чулком, я на заре Куренгу соболью по старинке Обкурю на медленном костре. Но года пройдут с центральным боем Доброго и верного ружья, И когда смертельным перебоем На весах качнется жизнь моя, Я скажу, что прожито недаром: Грудь под ветер подставлять любил, Золото намыл я по бутарам, По тайге я соболей губил — Чтоб в твоем, республика, богатстве Часть была и моего пайка. Как никто, умел я пробираться По глухим следам бурундука. 1933 11. БИОГРАФИЯ
Сначала малиновка пела в детстве, Бабушкины букли, посыпанные мукой, Крючок на удочке, пруд по соседству, Форель, запыхавшись, плывет рекой. От игры на поляне и детской забавы — Лишь пачка тетрадей да смутный дым, И в юности долго грустит о славе, Идет, торопясь, по путям земным. И в цирке, в тоске обезьян бесхвостых, Мечтал он, что жизнь — вся впереди, Что скажет цыганка, сгадав на звездах: «Строитель, твой час наступил. Иди!» Друзьям говорил: «Ведь и вы упретесь В такой же бесплодный и злой тупик, В фурункулах будет душа-уродец, И станет невнятным ее язык». Так наедине прозябал с мечтами, Но черта ли в стену стучаться лбом? И шел, получив перевод в почтамте, В гремящий мазуркой публичный дом. В цветах из майолик, в узорах странных Злорадные тени по всем углам, И в толстые груди красоток пьяных, Шурша, зарывается мадаполам. А годы меж тем проходили, запись В матрикуле вдруг к концу подошла, И душу, как жжет бородавку ляпис, Любовь неожиданная прожгла. Счастливая пара молодоженов, Покуда еще на подъем легка, Спешит, по совету дельцов прожженных, На самые дальние прииска. Они повезли с собой пианино, На случай бессонницы — белый бром, Платья из бархата и поплина, С орлами развесистыми диплом. И стал поживать инженер богатый, Семейный уют не спеша потек На дом двухэтажный, забор покатый, Площадку для тенниса и каток. И вдруг — революция. Красногвардейцы. Шахтерские вышли в поход полки. Ночами Иванов не спит — надеется, Что всё же отступят большевики. И только по кочкам, в росе туманов, Колчак на Россию повел войска, Все списки зачинщиков сдал Ива́нов, И кончилась сразу его тоска. Гуляет ночами в калошах, с зонтиком, Не гнутся прямые его шаги,— Спешат казаки с белокурым сотником — И выстрел доносится из тайги. Колчак побежал, и с ордою беженцев, Под присвист немолчных сорочьих стай, С последним отрядом его приверженцев Иванов бежит на восток, в Китай. Случайно раздавлен на самой границе, Спиной перебитой к земле приник, Недвижно лежит под колесной спицей, И страшен высунутый язык. И тянется снова в покой диванов, В семейный уют, в двухэтажный дом Обрубком руки инженер Иванов, И ночь опускается над прудом. 1933 |
