133. ПУШКИН Есть в русском языке богатство дальних стран, Народа русского тысячелетний опыт. Вот песню заведут, и слышен сквозь туман Татарских всадников неумолимый топот. На утренней заре народная душа Уже дружна с землей, и мало ей простора, Поведает певец, одной мечтой дыша, Богатырям ее про подвиг Святогора. И вот идут они из муромских лесов, Из полных стариной посадов и селений, Выходят на заре в простор чужих снегов, Туда, где ночь шумит, где вьется след олений. В болотцах и лесах рубили города, — За просекой лесной таился град старинный. Хоть вытоптала их Батыева орда, Народ не умирал, жил богатырь былинный. Под игом вновь обрел он мужества слова, Упорства своего особенное свойство, В неведомых боях его душа жива, И польское бежит, объято страхом, войско. Пускай в слепую ночь ливонский пес рычит, Бродяга-рыцарь пусть тоскует о разбое, Но русская земля жива — и бой кипит, И кровь вдруг залила всё озеро Чудское. Тевтонским полчищам поставлен тут предел, Навек свободным стал туманный край Приморья, И паруса бегут по золотой гряде От старых свейских сел до белого Копорья. Потом пришла пора — и поднял бунт стрелец, Но Петр непобедим, — пусть бьют валы слепые, И ждет народ: когда ж появится певец, Который воспоет грядущий день России? Кто будет он? И где родится? И когда Впервые загремит на мир стихом суровым? Московский старожил его приял в года, Когда кончался век, что назван был Петровым. Его предтечей был архангельский мужик. На гордой высоте упорный сын поморов Водить в далекий край слова стиха привык, Как в детстве парус вел среди морских просторов. Но нет числа всем тем, кто был в учителя Назначен для него, всем сохранившим слово, — Не их ли в смертный час всех приняла земля Из мининских полков, из войска Пугачева? Народной песни дух, былин заветный строй, Преданья, что сложил моряк и дальний горец, И крепостной мужик, и странник, и герой, — Всё передал ему народ-языкотворец. Сказительница дум ему верна была, Улыбкой молодой его зарю встречала, Предчувствуя беду, как сына берегла И колыбель его в полночный час качала. В изгнаньи и тоске текли его года, Но радость он воспел, внук ратников старинных, И славен город тот, где юности звезда Всходила на заре при кликах лебединых. Метель шумит в лесах, и дышит тяжело, Как отгул медных труб, как зов победный, Старинный парк в снегу. Спит Царское Село, И снова бродит тень тропою заповедной. О, как еще свежа далекая пора! Ровесницы стихов, спят сосны вековые. Был сделан вызов ей велением Петра — И Пушкиным тогда ответила Россия. И вот уже века живут его судьбой… Да будет ныне мир внимать его рассказам, Из всех певцов земли он самый молодой, — Он солнце воспевал — и он прославил разум. 1937 134. ПОСАД
Еще была зима, и снег лежал на склонах, И в тихом полусне огромная луна Сияла, уходя в края снегов зеленых, А сразу за мостом встречала тишина. Когда-то в давний час на бедный подоконник Домашнюю герань поставил старожил, Зевал он на заре, читая старый сонник, И водку, на цветах настоянную, пил. Скучна его зима, темны следы в сугробах, Но только весть несут, что есть во льдах проход, Зовет он в трудный путь матросов большелобых, На полных парусах бежит рыбацкий бот. Есть у меня друзья, — я с ними выйду в море, Волна качнет гальот — я посмотрю назад, Увижу старый дом и якорь на заборе, В прибрежье голубом затерянный посад. Отсюда вьюжный путь на Шпицберген и в земли Студеной стороны — поморский смелый след. Столетия прошли, и обликом не тем ли Нас поражают вдруг герои наших лет? Есть в светлых их глазах отвага новгородцев, Сроднилась их душа с душою корабля, И веруют они, как деды, что прорвется За вечный полюс вьюг поморская земля. 1937 135. «Опять смеяться, молодость припомнив…» Опять смеяться, молодость припомнив, На низких санках еду по Москве, Навстречу дым, и чалый конь в попоне, И облака в туманной синеве. Вновь улыбнуться, молодость припомнив, И вспомнить вдруг, что в этот самый час В степях заволжских скачет верный конник, Но сорок рек разъединяют нас. Взглянуть на звезды, молодость припомнив, И вспомнить всё, чем в жизни дорожим; Пусть скачет он в простор, снегами полный,— Сиянье звезд рубиновых над ним. 1937 136. КОМИССАР ВЧК Комиссары ходят в полушубках, На платформах вечером стоят. Красный свет на станционных будках, По заставам вороны кричат. Весь в снегах, в зеленом дыме город, А звезда скатилась, далека, Словно вдруг кривым ножом распорот Синий холст небесного мешка. Смольный спит, в одном окне лишь отблеск, Крепко сжал винтовку часовой, Тихий голос вновь поет про доблесть В том студеном звоне над Невой. Рядом тень седые сосны клонят… Где же небо, желтое как мед? Мимо ста раскрытых настежь комнат Комиссар, задумавшись, идет. Снова в путь, судьбу свою бросая На весы в неведомых боях: Заговор, раскрытый в Ярославле, Бунт кулацкий в муромских лесах. Есть в глазах особая суровость, В двадцать лет скользнула седина… Этих дней прославленная повесть Сохранит простые имена. Вот коня подводит ординарец, По тропе летит могучий конь, Где кружит по скатам лисий нарыск, Где на взгорьях теплится огонь. За рекою зори золотые, Скачет конник в эту тишину, В ширь полей, где отблески ночные В черный шелк укутали луну. Там теперь в реке березку топят, Вьются ленты вдоль нагих ветвей, Только в поле слышен грозный топот И глухое ржание коней. Пусть бегут по потаенным поймам Беглецы к ущельям диких скал. Атаман бандитской шайки пойман. Заседает в полночь трибунал. Невысокий, в шапке-невидимке, Снова скачет степью комиссар, Путь лежит в тревожной синей дымке В города Уфу иль Атбасар, Чтобы после — с полки многолюднейшего Поезда — вглядеться в темноту; По приказу Феликса Эдмундовича — Снова в путь — в дорогу — в маяту. Дни пройдут, на самом склоне лета Вместе мы пробьемся сквозь туман, Брагу выпьем и споем до света О походе волжских партизан. По столу ударим пенной кружкой, Он в глаза на миг посмотрит мне, Разойдемся по широкой, русской, Золотой, вечерней стороне. Конный ли проедет, или пеший По проселку пыльному пройдет, — Всё мне будет сниться всадник, певший На заре вечерней у ворот. 1937 |
