104. «Если там, где спят купавы…» Если там, где спят купавы, Где туманны небеса, На серебряные травы Ляжет медленно роса,— Вспомню домик за рекою, Крашен охрою забор. Старый фельдшер с перепою Затевает разговор. А кругом снега большие Верст на тысячу лежат. Кони сумрачные, злые Несговорчиво храпят. Там от края и до края Золотая тишина, Даль холодная, глухая, Вся луной озарена. Перед раннею разлукой Ты не вышла на крыльцо, Темной судорогой-мукой Боль свела мое лицо. Травы утренние зябли У покинутых застав, Прорубали наши сабли Конный путь на Кокчетав. С той поры я шел походом По дорожным колеям, По совсем безвестным водам, По прославленным морям. Что же, в жизни мне случалось Повстречать да полюбить, Только ты одна осталась Неизменно в сердце жить. Где теперь ты, и доколе От тебя мне ждать вестей, Где же синее раздолье Тех далеких волостей? 1934 105. «Город спит на заре… Пусть опять, как в тот год…» Город спит на заре… Пусть опять, как в тот год, Куст черемухи белой в снегах расцветет, Пусть над нами не властвуют больше года, Пусть не старимся мы никогда, никогда, Пусть заветная песня приходит, тиха, Сливши сердцебиенье с биеньем стиха, Пусть по улицам стадом пройдут облака, В семизвездном ковше пусть струится река,— Много надобно мне небывалых примет, Потому что тебя в этом городе нет. 1935 106. «В эту пору море злое…» В эту пору море злое, Косо гнутся паруса, Рыбаков на позднем лове Осторожны голоса. Это море — не смеется, Здесь от веку тишина, Не ласкает мореходца Эта серая волна. Тишина. Светла у края Проступившая заря. Есть холодная, скупая В ней прозрачность янтаря. Ведь и в небе разогретом Синь тумана холодна,— Так твоим холодным светом Жизнь моя озарена. 1935 107. СОСНА
Есть русский город, тихий-тихий, С крестами рыжими церквей, С полями ровными гречихи Среди картофельных полей. Березки там стучатся в окна, Провинциала-петуха Раздастся окрик расторопный, И снова улица тиха. А за мостом, по топким склонам, Ходить вдоль берега привык В больших очках, в плаще зеленом Высокий сумрачный старик. Когда весной цветет шиповник И стонет в роще соловей, Идет седеющий садовник К деревьям юности своей. Огромный лоб его нахмурен, Уходит тень в ночную тьму, Его зовут степной Мичурин И ездят запросто к нему. Как часто я к нему, бывало, С пути-дороги заезжал. Шлагбаум дедовский сначала Издалека уже кивал. А палисадники, крылечки, Витиеватые мостки, Скамейки низкие у речки Протягиваются, легки. И вечером, за самоваром, Наш задушевный разговор О всем пережитом и старом, Но не забытом до сих пор… «Тебя я не неволю тоже, — По-своему придется жить, Но дерево за жизнь ты должен Одно хотя бы посадить». Он говорил, слегка нахмурясь… ……………………………… Растет ли ныне за стеной В конце бегущих в степи улиц Сосна, посаженная мной? Иль, может, время миновало, Дорогу вьюга замела И ту сосну, гремя, сломала, По снегу ветки разнесла? 1935, 1939 108. ЮНОСТЬ КИРОВА В деревянном Уржуме — холодный рассвет, снегопад. И быть может, теперь русый мальчик с такой же улыбкой, Что была у него, чуть прищурясь, глядит на закат, Повторяя всё то, что о нем в деревнях говорят, И грустит на заре, догорающей, северной, зыбкой. Сколько в нашей стране затерялось таких городов… Полосатые крыши во мхах, в белых шапках наносного снега, На рассвете гремят стоголосые трубы ветров, И я вновь узнаю в синеве отпылавших снегов Этот облик живой в светлый день молодого разбега. Стало душно ему в запустении улиц кривых, На Уржумке-реке говорили о Томске и Вятке, И желтели овсы на широких полях яровых, Смолокуры ходили в туманных долинах лесных И учили подростков веселой кустарной повадке. И настала пора, дни скитаний его по земле От приволжских равнин до сибирского края лесного. Уходили дороги, и таяли скаты во мгле, Стыли старые башни в высоком казанском кремле, В типографских шрифтах оживало знакомое слово. Снова юность его в мглистом зареве белых ночей Нам приходит на память, и сердце светлеет с годами. Ведь в огромных цехах, в синеве бесконечных полей, И на горной тропе, и в раздольях любимых морей, И в просторах степных — всюду песня о Кирове с нами. 1935 |
