141. «Есть в Москве переулок старинный…» Есть в Москве переулок старинный, Там на яблонях галки висят, Поздней осенью красной рябиной Разукрашен торжественно сад. Словно в утро весны невозвратной, Словно в сон отошедшей поры, Я вхожу в переулок Гранатный, Где горят золотые шары. Небо в синих и розовых перьях, И знакомый мне слышится свист. Иль опять о засельниках первых Запевает лихой гармонист? Там, где дом с мезонином и ставни Все в цветах и в резных петушках, Мне предстанет, как сон стародавний, Всё воспетое в первых стихах. Всё, что с юностью нашей недолгой Отошло, снова вспомнится мне, И узор, разукрашенный фольгой, Что манил на высокой стене. Быть товарищем в странствиях, в горе Не смогла ты, — а годы прошли, Отшумело пролетное море, Отгорели в степях ковыли. О подруга давнишняя, где ты? Мне другая судьба суждена, А в лесах неутешны рассветы, И морская вода солона. …Флигеля, закоулок дощатый, Со скворечнями низенький дом,— То, что сердцу казалось утратой, Стало ныне судьбы торжеством… 1938 142. МАРЛИ (Дом Петра в Петергофе) Как белели снега в суете Петербурга, На широких мостах расплескался закат, Скачет всадник по льдам, и распахнута бурка, Он поет на скаку и не смотрит назад. В мелкой сетке дождя рыжеватые кони — Как в попоне, придуманной в сказочный день, И рассыпался в клекте злобный ветер погони Возле черных, припавших ко льдам деревень. Всё на север, туда, где озера промерзли, Как большие ковши, где под стук топора По сосновым лесам притаилися поросли, Где шумят марциальные воды Петра. Петербургская быль — этот всадник крылатый, А на взморье хранят корабельщики дом, Он в тревожные дни Петербургам, Кронштадтам, Ста морским городам — был орлиным гнездом. А на верфи тогда, позабывши про горесть, Петр дышал на заре свежей солью морей, И века сохранили широкую прорезь Над морским чертежом у дубовых дверей. 1938 143. «И у деревьев трудная есть участь…» И у деревьев трудная есть участь: Вон дуб растет на низком берегу. Как вырос он в снегах, корежась, мучась, Я угадать, пожалуй, не смогу. Но рост его был труден, неспокоен, Ломала буря горше всех неволь, Немало есть на нем морозобоин, — В любой из них окаменела боль. И вырос он, под бурями корежась, В глухих страстях и муках неземных, — Нет, не найдешь умильную пригожесть В его ветвях, когда глядишь на них, Но вдруг поймешь, как смолоду, сначала, Когда он был младенчески убог, Безжалостно судьба его ломала, И он страдал, но всё ж не изнемог,— И скажешь ты: так, может быть, и надо, Пусть смолоду он горестно растет, Ведь все деревья дедовского сада Тот старожил лесной переживет. 1938 144. ПОЗДНЕЙ ОСЕНЬЮ
Еще на взгорьях, где грустят березы, Где липы старые тоскуют в тишине, Глухой зимы нежданные угрозы Меня томили в темном полусне. Я вышел в сад, и сразу я увидел Деревьев старых черные стволы. Они гудели, словно их обидел Безмолвный призрак, вызванный из мглы. В той жалобе, протяжной, непонятной, Я узнавал родные голоса. Свою тоску о доле невозвратной Мне передали нищие леса. Клубился пар, они гляделись в омут, Волна томила мутной желтизной, И только ясень там стоял, нетронут, Зеленый весь и странно молодой. Достойный друг! И я хотел бы тоже, Коль час придет и хлынет забытье, Встречать грозу, что сердце превозможет, Храня, как ты, спокойствие свое. 1938 145. ЗАВОД За Нарвскою заставой, где ночами Гудки во тьме, как соколы, кричали, Где в деревнях — и в Автово, и в прочих — От дедовских первоначальных дней Семь переулков есть чернорабочих И восемь улиц строгих слесарей, — Там есть завод, в цехах его прокатных, В немолчном гуле старых мастерских, Как в блеске солнц, от века беззакатных, Блестят очки литейщиков седых. Сюда отцы несли когда-то юность, В железном звоне падала весна, Стальных конструкций мощная разумность Рождалась в гулком стоне чугуна. И знаю я — такой судьбы не минет Любой из нас, — всё, что хочу сказать, Сперва огнистой, жаркой лавой хлынет, Чтобы потом стальною формой стать. 1938 |
