4 Пламя — буря На ветру, Шепчет Гурий: «Не умру! Сто столетий Простою В ярком свете, Как в бою, Вижу ясно Весь простор, Не погаснет Мой костер, Тот, кто умер За народ, В светлой думе Не умрет!» Мчатся птахи Сквозь туман, Смотрит в страхе Атаман: Тополь с края Чист на вид, Не сгорая, Он горит, Нет ни дыма, Ни золы… Нелюдимы, Дико злы, Все бандиты Скачут прочь, Да убиты В ту же ночь… И доныне Свет большой При долине, За рекой, После смерти Жив шахтер, И не меркнет Тот костер… Яркий, ясный, Как звезда, Не погаснет Никогда! 1927, 1948 22. НОЧЬ В «ТРОКАДЕРО» Как небо расплывчато, сумерки серы, и вот мы подходим с тобой к «Трокадеро». Для тех, кто азартом и темной наживой негаданно бредит душой суетливой, столы расставляли в игорном дому, и громкое дали названье ему. Под лязганье ветра, под говор копыт асфальт под ногами чуть-чуть дребезжит. Сорвались гитары, и старый фагот неспешного вальса порывы ведет. Но вальсу не время, не эта пора, — за каждым столом нарастает игра. Грустя, рассыпаются струны оркестра, и нет за столами свободного места. Ты слышал: сейчас и мазурка сама над карточной бурей сходила с ума. А эти, чьи сужены злобой глаза, срывавшие банки, ходили с туза. Над карточной бурей, путями азарта, тропами зелеными странствует карта. Но карты с наколкой и крапом — игра, в которой весь выигрыш мнут шулера. И скуку зовут игроки — нахлобучка. За грязными картами тянется ручка, последнего козыря козырем бьет, и лысый, задумавшись, к стенке идет. Он к ней примостился, глядит стороной, как банк обрастает на бескозырной. Как будто у бездны на самом краю, он вспомнил нежданно всю жизнь свою: тогда еще не был он злобным пронырой, по узким тропинкам прошел он полмира,— в пустынных степях догорали костры, и шел он с отрядами до Бухары. Он слышал напев, пролетавший над миром, но в новые годы он стал дезертиром, и полночью этой гремела жестянка последней монетой покрытого банка, и долго ссыпался, как прорванный фронт, чужими руками захватанный понт. И лысый бросается к струнам оркестра, он просит: «Играйте, играйте, маэстро…» И скрипка рванулась. От сумрачных стен высоким прибоем выходит Шопен. И другу веселому я говорю: «Ты видишь за стрельчатым скосом зарю? Она для тебя, для меня и для всех, кто синим рассветом торопится в цех. Мы выйдем по лестнице, узкой, как мир, как жизнь растратчиков, жмотов, громил». А лысый, прижавши два пальца к виску, слезами холодными душит тоску… Идем по проходам, где песня сама над карточной бурею сходит с ума,— огни над деревьями дальнего сквера пылают в последние дни «Трокадеро». 1927, 1937 23. ЛЕНИНГРАДСКАЯ ВЕСНА
Шумят на просторе Весенние воды. Широкого моста Последний пролет. Апрельские песни, Пора ледохода, Онежские звезды И ладожский лед. Ушли капитаны В открытое море… До тропиков самых Порою такой Шумят пароходы, Торопятся лодки, Советские флаги Плывут над волной. Пробили куранты, И зорю сыграли, Разводят мосты С четырех до пяти, А ночь не спешит По мостам разведенным В оставленный тучами Город войти. За Охтой застрехи, Синеют проулки, Пустые скворечни, Герани в окне, И ты пробегаешь, Закинувши руки, Махнувши платочком, По той стороне. Неужто не вспомнишь И слова не скажешь, И лишь улыбнешься, Завидев на миг?.. Расскажут об этой Любви небывалой Страницы еще Не написанных книг. Весенние зори С их блеском нерезким Над Охтой твоею Я помню давно И снова увижу Над берегом невским Твое, освещенное В полночь, окно… Хоть нас разлучают Бегущие годы, Немолчно гремящий Весенний поток, Но всё же мечтаю До старости видеть Вот этот в высоком окне Огонек… 1926, 1952 |
