34. БАЯНИСТ За Нарвской заставой слепой баянист Живет в переулке безвестном, И вторит ветров пролетающих свист Его нескончаемым песням. Его я узнал по широким плечам, Покрытым матросским бушлатом, По доброй улыбке, по тихим речам, А больше по песням крылатым. Особенно памятна сердцу одна: «В тумане дорога лесная, И старого друга томит тишина Того беззакатного края. Там тополь в саду у любимой цветет, Ветвями тяжелыми машет…» Мою он давнишнюю песню поет Про легкое дружество наше. Ту песню, которую я распевал, Теперь затянули подростки, Она задымилась в губах запевал, Как дым от моей папироски. И если ее вдруг баян заведет — Мне лучшего счастья не надо, Чем то, что за дымной заставой живет Моя молодая отрада. 1927, 1937 35. КОРЧМА НА ЛИТОВСКОЙ ГРАНИЦЕ Пути, по которым мы ходим с тобой, Пока барабанный ссыпается бой, Пока золотые рассветы кипят От Желтого моря до самых Карпат, — Они нас выводят, мешая страницы, К последней корчме у литовской границы. Лиловые тени — пестрее сарпинки — Ложатся теперь на большие столбы, На узел закрученной в гору тропинки, На тонкую шею высокой трубы. Давно трубачи тут не нянчили зорю, И ветер шумит среди желтой листвы, И снова уходят к прохладному морю Последние жаркие тучи с Литвы. Высокие двери обиты кошмою. Мицкевич, ты слышал народный мотив, И долго мазурка вела за корчмою, Под узкие плечи тебя подхватив… В корчме стеариновый меркнет огарок, Торопится дюжина жбанов и чарок… И ночь оплывает, как свечка из воска… А рядом — отряды советского войска, — Прислушайся: это не ветер, а отзыв Летит через реки, дороги, мосты, Сливая текстильные фабрики Лодзи Со сталелитейною вьюгой Москвы. Народы подымутся в общем единстве, Пусть время пройдет — не забудут века: О славе грядущего Феликс Дзержинский Мечтал по ночам в коридорах ЧК. И вот за корчмой, по тропам незнакомым, Туда, где сейчас разгорается бой, Дзержинский с прославленным польским ревкомом В осеннюю ночь проскакал за рекой. И в тихой корчме вспоминают доныне: Шумит за мостом голубая река, Под пулями скачет вперед по долине В ненастную даль председатель ЧК. 1927, 1937 36. ВЕСЕННЕЕ УТРО
Весеннее небо, качаясь как плот, Плывет, наши крыши узоря, Но летчик торопится в дальний полет, В просторы полярного моря. Республика! Даль голуба и светла До края, до тихого вира, И ветер качает твои вымпела Над шаткими волнами мира. Стоят под ружьем боевые полки, О полночь заседланы кони, Для встречного боя готовы штыки И сабли для конной погони. От низких заливов, от сумрачных гор, От сосен, пригнувшихся утло, Выходит на пепельно-серый простор Зырянское желтое утро. Но в северорусский дорожный ландшафт До края, до тихого вира, Врываются отсветы штолен и шахт, Линейная музыка мира. И снова с далеких сибирских морей В тяжелые волжские воды За юностью, что ли, за песней моей Идут невозвратные годы. 1927 37–38. ИЗ ПОЭМЫ «КАРТОНАЖНАЯ АМЕРИКА» 1. ПРОЛОГ ПОЛЕМИЧЕСКИЙ Изнемогая от пыльных странствий, Ты шлешь по-персидскому пестрый сплав С полустанка первой главы — до станции Кончающих замысел утлых глав. Строку к строке подгоняя ровненько, Глаза, как две гайки, ввинтивши в даль, Ты думаешь: выйдет нескверная хроника В жанре, которым владел Стендаль. Ее занимательность неоспорима: На каждой странице потеет чарльстон. Любовная встреча в глуши Нарыма В наборе прошла не одним листом. А в этот абрис искусно вчерчен Не только оттенок гусиных век — Раскраска манто тороватых женщин И даже чулок их лимонный цвет. Ты повеселел, вытирая пот, Герои идут, мельчась, В искусном романе, сделанном под Романов старинных вязь. И даже пейзаж — художественности для С оттенком таким — сиреневым, В котором раскрашена последняя тля, Как льговское небо Тургеневым. Но — всё же — врагом ты меня не зови, Над темой моей не смейся — Я тоже пускаю стихи свои В большое твое семейство. А если пейзаж не совсем хорош И скажет читатель: «Полноте», — То ты мне поможешь и всё приберешь В поэме, как в пыльной комнате. <1928> |
