65. «Ты светла, словно солнцем ты вымылась…» Ты светла, словно солнцем ты вымылась, Где пройдешь — словно теплится свет. Тонкой веткой дорожная жимолость На заре тебе машет вослед. 1932 66. «Ты спросила меня, как зовется…» Ты спросила меня, как зовется Та звезда, — я не помнил, не знал, Я в наплыве небесного воска Глубь зрачков твоих ясных искал. Знаю, там, в высоте, за оленем Проскакал беспощадный стрелок. Если б я неизбежным веленьем В высоту сразу ринуться б смог, Ты звезде мое имя дала бы, До утра выходила смотреть Над обрывом, где финские лайбы Тянут к берегу редкую сеть. И тогда не страшила б разлука, Не томил наступающий день, — Может, всё мое счастье, вся мука — Этот скачущий звездный олень. 1932 67. ДУБ Грозой расколот дуб огромный, Она прошла, испепеля Весь край той ветки, темной-темной, Чуть ноздреватой, как земля. Остался след в долине этой Мелькнувшей молнии былой, И пахнет воздух разогретый Прогорклой северной смолой. А где же молния? Сияньем Уже вдали слепит она… Пусть ты ушла, — а всё дыханьем Твоим душа обожжена. 1932 68. «Море разделившая зарница…» Море разделившая зарница Зажигает реи кораблей… Хочешь, расскажу я про синицу Сказку самых ранних, детских дней? Та синица за море ходила, За морями города зажгла… Как я ей завидовал, и сила В этой сказке дедовской была. «Да какая ж это вот синица?» — Спрашивал у взрослых я не раз… Увидал — безропотная птица, А гляди ж, какой о ней рассказ… 1932 69. «Как темная даль беспредельна была…» Как темная даль беспредельна была… Вновь слышу твой медленный голос, — Кубанская шапка с размаху легла На русый седеющий волос. Упрямые губы всё шепчут свое, А сердце по морю тоскует, По лесу, где ночью кричит воронье И белая вьюга колдует. Так на́чалось наше знакомство с того, Что взводы сверкнули штыками. На улице дымной — снегов торжество. Высокое небо над нами. В извозчичьи сани мы сели. Москва Вся в оползнях зеленокрылых. Какие тогда говорили слова — Пожалуй, я вспомнить не в силах. А щеки мороз одичалый дерет, Сквозь зубы два слова процедим — И снова в пролет Триумфальных ворот На низеньких саночках едем. Фофа́н с толокном да Иван с волокном, А вьюга-разлучница пляшет… В ту ночь непогода шумит под окном, Широкими крыльями машет. Последняя ночь в деревянной Москве. Ночные луженые своды. В коротком раструбе, как в злом рукаве, Грустят москворецкие воды. Нас время разводит, нас годы трясут, Давно мы с тобою седеем, Но диких степей молодую красу Вовеки забыть не посмеем. Ты был комиссаром — и вел наш отряд. Я был ординарцем веселым. Флажки золотые на солнце горят По вольным станицам и селам. 1933 70–97. ЗОЛОТАЯ ОЛЁКМА
1. «Дай руку мне, пойдем со мною…» Дай руку мне, пойдем со мною В тот вьюжный край, Он полонил мне сердце тишиною, И снегом зим, и свистом птичьих стай. Там горбоносых желтобровых птиц Эвенк охотник ждет, и на рассвете Слепят огни бесчисленных зарниц, И гнет пурга тяжелых кедров ветви. Тайга бежит по белым склонам вдоль Последних побережий, Где по заливам высыхает соль И где во мхах таится след медвежий. Там сердца моего заветная отрада, Край детских лет, Родной страны холодная громада, Я — твой поэт. 1933 2. СТАРЫЙ ИРКУТСК На Дьячем острове боярский сын Похабов Построил хижину, чтоб собирать ясак… Прошли года в глухой тоске ухабов, Века легли, как гири на весах. Над летниками тесными бурятов Сыченый дух да хмель болотных трав; Сюда бежали, бросивши Саратов, И вольный Дон, и старой веры нрав. И город встал в пролете этом узком, Суму снегов надевши набекрень, И наречен он был в веках Иркутском, Окуренный пожарами курень. Вот он встает в туманах, перебитых Неумолимым присвистом весны. Немало есть фамилий именитых — Трапезниковы, Львовы, Баснины. Он богател. Его жирели тракты. Делил полмира белыми дверьми, И чай везли его подводы с Кяхты, Обозы шли из Томска и Перми. Он грузен стал, он стал богат, а впрочем, Судеб возможно ль было ждать иных От золотых и соболиных вотчин, От ярмарок и паузков речных. Он, словно струг, в века врезался, древний. Рубили дом, стучали топоры, Бродяги шли из Жилкинской деревни, С Ерусалимской проклятой горы. Он шлет их вдаль. Оборванные парни Идут навстречу смерти и пурге, Мрут от цинги в тени холодных варниц, От пули гибнут смолоду в тайге — Чтоб богател, чтоб наливался жиром Купеческий, кабацкий, поторжной, На весь немшоный край, над целым полумиром Поставленный купцами и казной. 1933 |
