Он опять подумал:

— На половину суммы мехов, пожалуй, наскребем…

— Ну и замечательно! — отозвался Резанов. Настроение у него было прекрасное.

Он повернулся к Вульфу, с интересом прислушивавшемуся к непонятному ему разговору на русском языке.

— Господин Вульф! За купленное у вас судно и груз дадим вам мехов стоимостью свыше 30 тысяч пиастров, а на остальную сумму выдам вам векселя на Петербург… согласны?

— Конечно, конечно, господин камергер! С вашего разрешения погружу меха на «Ермака» и отправлю их прямо в Кантон, а сам на «Ростиславе» пойду в Охотск, а оттуда в Петербург.

— Ну и прекрасно! Так и сделаем.

На следующее утро. Кусков отправил партию рабочих на «Юнону», разгружать судно. Работа спорилась. Люди старались поскорее разгрузить корабль и поставить бочки с солониной и другими продуктами в специальные кладовые.

К вечеру Кусков доложил Баранову, что судно разгружено — представил внушительный список грузов: 19 бочек солонины — свинины. Бочки большие, весом по 200 фунтов; 4 такие же бочки с солониной из говядины; почти 3 тысячи фунтов сахарного песка, 315 фунтов сахара головками да почти 2 тысячи галлонов патоки. Запас риса исчислялся больше чем в 4 тысячи фунтов, а кроме того, было еще свыше 7 тысяч фунтов бисквитов. Особенно рад был Баранов получить 11 бочек хорошей пшеничной муки общим весом почти в 2 тысячи фунтов.

С приобретением провизии настроение у всех поднялось. Люди стали лучше питаться, раздобрели, поправились. Цинготных стало меньше.

Энергичный Резанов дал распоряжение Баранову приступить к постройке своих кораблей, особенно после того как опять пришло известие, что «Елисавета» наскочила на камни у одного из островов и затонула со всем своим грузом.

Баранов только развел руками, когда получил сообщение о гибели судна.

— Вот что творят наши мореходы, — с горечью сказал он Резанову. — Губят суда, губят товары, да и людей топят.

Резанов насупился:

— Вот что, Александр Андреевич… У нас осталось одно судно — «Юнона». Судно хорошее, добротное… Назначаю на него капитаном лейтенанта Хвостова, а в помощники ему Давыдова. Сами знаете, моряки они отличные. А пока давайте-ка займемся постройкой новых кораблей.

Прошло несколько недель, и Баранов, зараженный энергией Резанова, смог построить два эллинга, на которых были заложены два судна — тендер и бриг. Работа спорилась, и дела как будто наладились. Одного не досмотрели Баранов с Резановым — это распределения пищи. Так обрадованы были они покупкой провизии от Вульфа, что мало следили за ее распределением. Через месяц вдруг выяснилось, что провизии осталось мало — не хватит даже до Рождества.

— Пошлем лейтенанта Хвостова на «Юноне» на Кадьяк, там провизия есть, пусть поделятся с нами, — сказал Баранов.

Хвостов ушел в конце октября и вернулся обратно в ноябре с плохими новостями — провизии на Кадьяке нет! Все, что он привез, это ту же сухую юколу, которой промышленные питались годами. Да и другие новости оказались неутешительными. Баннер сообщил, что отряд байдарок, вышедший на охоту в море под начальством Демьяненкова, попал в сильный шторм, растрепавший его партию. Вернулись обратно немногие, потери оказались страшными — погибли двести алеутов-охотников. Мало этого. Хвостов сообщил также, что колоши на материке опять зашевелились, напали на колонию земледельцев на Якутате, истребили всех людей…

Лицо Баранова окаменело, когда он услышал доклад Хвостова.

— Что же это, Николай Петрович… — тихо сказал он Резанову. — Вот как живем мы тут… гибнут люди, пухнем с голоду. Скоро голодуха и до нас доберется, как только съедим всю юколу. Положение, действительно, стало критическим, провизию начали выдавать небольшими порциями. Главное внимание уделялось больным — им давался усиленный паек. Остальные опять перешли на подножный корм. Чего только не оказалось в кухонных горшках: ракушки всякие, трава, даже древесная кора. И вновь появилась страшная цинга, которая немилосердно косила людей.

Нужно было предпринимать какие-то меры. Из Охотска — никаких вестей, а посылать туда последнее судно, «Юнону», обладающее хоть какими-то мореходными качествами, ни Резанов, ни Баранов не решились. «Юнона» была их единственной связью с внешним миром, а главное — с другими селениями Русской Америки. Терять ату связь, даже на время, они не решались.

Очевидно, и колоши пронюхали, что положение в Новоархангельске серьезное, заворошились, осмелели и даже опять стали совершать набеги на отдаленные селения и охотничьи партии. До Баранова дошли слухи, что колоши грозятся разорить Новоархангельск, так же, как они сожгли форт Михайловский.

Цинга продолжала косить людей. Лангсдорф только разводил руками, когда к нему приходили с просьбой помочь больным.

— Что я могу сделать… у нас же нет ни лекарств, ни нужных продуктов!

Вечером, сидя в своей избе, он аккуратно занес в дневник:

«К 8 февраля 1806 года из 192 русских, живущих в Ситке, умерло от цинги трое человек, а кроме того 60 человек больны цингой в разных стадиях болезни»…

И всегда-то худенький, остроносый Лангсдорф еще больше осунулся за последние недели и выглядел как тень прежнего Лангсдорфа. В таком же состоянии были и Резанов, и Баранов. Резанов тоже сильно похудел, но выглядел, как ни странно, лучше и здоровее, чем он был во время вояжа на «Надежде». Баранову же к голодухе не привыкать. Он только как-то почернел лицом, кожа стала похожей на дубленную, но все эти невзгоды нисколько не сломили его духа, и он, как бык, готов был бросаться на всех, бросать вызов и колошам, и силам природы.

— Тяжело нам, Николай Петрович… и ход рыбы задержался в этом году, — сказал он как-то вскользь Резанову, — даже и рыба пошла против нас. Ну да, Бог даст, пойдет рыба — опять оживем!

Резанов только мог руками развести в изумлении. Какая все же мощь, духовная сила у этого человека!

Он мысленно бросил на весы плюсы и минусы возможности выжить до весны и покачал головой. Вот уже и начало февраля — хлеба не видели с октября, улов рыбы прекратился… люди едят птиц, даже орлов, если удастся их подшибить, ворон, каракатиц собирают… есть еще немного пшена, но его давали вареным с патокой только больным скорбутом… Новый напиток изобрели — пиво, сваренное из еловых шишек!

Как-то в середине февраля сидел Резанов с Барановым в избе правителя, лениво разговаривали о делах, обсуждали планы, чем и как помочь колонии.

Вдруг Резанов вскочил:

— Боже! Какая глупость! Да, что же это и я в самом деле!

Баранов удивленно посмотрел на возбужденного Резанова, который в ажиотаже бегал по комнате и бросал отдельные непонятные слова. Резанов вдруг остановился перед Барановым:

— Да как же я об этом не подумал раньше?

— О чем?

— Немедленно будем собирать «Юнону» в поход. Завтра же отдайте распоряжение начать приготовления!

— В поход! Куда?

— Не понимаю, что случилось со мной, с моей головой, Александр Андреевич. Теперь мне все ясно. Одного я не понимаю, почему я об этом не подумал раньше. Мы должны отправить немедленно же корабль в испанскую Калифорнию, отвезем им меха и другие материалы и в обмен наполним корабль доверху всякими необходимыми продуктами. И чем скорее мы выйдем отсюда, тем скорее вернемся с провизией и спасем жизни наших людей. Я сам поеду в Калифорнию, повидаю губернатора и, может быть, заключу с ним соглашение о регулярных поставках нам продуктов. Корабль у нас есть. Что может быть лучше «Юноны», да еще с такими офицерами, как Хвостов и Давыдов!

Баранов сначала в изумлении посмотрел на него, затем видимо, прокрутил в голове все услышанное, потом медленно, раздельно сказал:

— Смелая мысль, Николай Петрович, но для претворения ее в жизнь надо преодолеть много преград, и самая главная — большая часть людей больны. Если вы отберете тридцать человек, физически способных совершить это путешествие, то с кем же мы останемся? К тому времени, когда вы вернетесь с провизией, у нас никого не останется, а кроме того, у нас не будет ни одного судна.