— Это какой-то сумасшедший корабль, — сказал он, — как только прибудем на Камчатку, прошу вашего согласия, ваше превосходительство, освободить меня и отправить обратно в Петербург сухим путем. Оставаться на корабле я не могу.

Подобное поведение в отношении академика Курляндцева было совершенно необъяснимо. Человек с мировым именем подвергся совершенно бессмысленным оскорблениям. Резанов, переехав в дом губернатора, написал пространный рапорт директорам Российско-Американской компании и товарищу морского министра Чичагову. Он писал ему:

«Милостивый Государь, Павел Васильевич, — известная мне ваша справедливость обнадеживает меня, что от множества упражнений ваших на пользу отечества уделите вы несколько времени и на рассмотрение утесненного моего положения: я просил господ директоров компании объяснить вам страдания мои, будьте Ваше Превосходительство, моим судьею и подивитесь, что самые кроткие меры мною с самого начала предпринятые не могли обуздать буйства. Я стыжусь повторять здесь то, что выносить уже я решился. Теперь чувствую я в полной мере следствия беспорядка начавшегося еще при устроении сея экспедиции и уверен, что ежели б Ваше Превосходительство имели в отправлении оной принадлежащее вам участие, тогда б занимался я одним делом и избавлен бы был пустых переписок»…

В письме своем с острова Святой Екатерины главному правлению компании Резанов писал, что создавшаяся на корабле обстановка заставляет его принять новое решение, а именно — после окончания своей Миссии в Японии сойти с корабля в Петропавловске-на-Камчатке и предоставив Крузенштерну самому идти с грузом мехов в китайский город Кантон и Дальше, возвращаться в Россию — «так как неисполнение его приказаний командирами судов и совершенно своевольные их распоряжения представляют множество неудобств к дальнейшему начальствованию его экспедицией».

Шесть недель прошло, прежде чем наконец удалось установить на «Неве» новые мачты. Невыразимо трудно было тащить две срубленных мачты из красного дерева волоком из леса в гавань, а потом устанавливать их на корабле, не имея ни кранов, ни блоков. Тем не менее мачты были поставлены, и корабли приготовлены к выходу в море. Резанов со своей свитой опять переселился на «Надежду». Нужно отметить, что губернатор острова оказывал ему поистине царские почести. В день, когда был назначен переезд на корабль, 2 февраля 1804 года, с раннего утра у дома губернатора был собран полк солдат местного гарнизона, который был выстроен шпалерами до самой пристани.

Когда Резанов в сопровождении губернатора вышел из дома и направился к пристани, ему были оказаны воинские почести с барабанным боем и преклонением знамен. Все время пока Резанов с губернатором следовали на шлюпке к «Надежде», крепостные батареи грохотали бесчисленными салютами посланцу русского императора.

На корабле губернатору был предложен чай, после чего он отбыл на берег под гром салюта в одиннадцать выстрелов.

4 февраля корабли снялись с якоря и покинули гостеприимный остров Святой Екатерины. Путь их теперь лежал прямо к мысу Горн, самой южной точке Америки.

В первый раз в истории русского мореходства два русских корабля обогнули бурный мыс Горн и перешли из Атлантического в Тихий океан. Эта дата, 3 марта 1804 года, навсегда записана в анналы русского морского флота вместе с названиями кораблей «Надежда» и «Нева» и именами обоих капитанов — Крузенштерна и Лисянского.

Труден был переход. Суровый океан с яростью встретил два утлых судна; волны, горами подымавшиеся над палубами кораблей, с грохотом обрушивались и, казалось, в щепки разбивали их, но они, как пробка, опять вскакивали на гребень волны и упрямо двигались вперед. Насколько тяжел был этот переход можно судить по тому, что корабли вышли на широту мыса Горн еще 26 февраля, но беспрерывные штормы точно задались целью помешать их историческому плаванию. Комиссионер компании Коробицын позже писал, что в результате яростных штормов корабли претерпели довольно серьезные повреждения. Коробицын, однако, был скуп на слова и довольно сухо описал эти события, добавив в конце следующее: «А в рассуждении суровости климата оное казалось скучным, как-то: крепкий ветер, град, снег и дождь — всио вместе. Но все оное матросы наши презирая, отправляли свою должность с бодростью духа, коим на сей случай для подкрепления сверх положенного выдавалось еще в день порцыя водки».

Две недели боролись корабли с непогодой теперь уже в Тихом океане, часто с трудом различая друг друга сквозь сетку дождя и часто скрываясь в провалах громадные волн. Ночью 24 марта корабли разметало в разные стороны. Утром Лисянский тщетно старался найти на горизонте «Надежду» — ее нигде не было видно, точно в воду канула.

Два дня лавировала «Нева», стараясь разыскать «Надежду». Через два дня погода вдруг прояснилась. Оставаться на одном месте не было смысла, и Лисянский с тяжелым сердцем отдал приказ держать курс на северо-запад, к острову Пасхи. Здесь, согласно первоначальной инструкции, корабли должны были встретиться в случае, если они потеряют друг друга в море. Если в течение нескольких дней встречи не произойдет, то тогда было условлено встретиться Дальше на север, у экватора, на Маркизовых островах.

Лисянский не знал того, что Крузенштерн, видя, что штормы задержали его корабль, решил идти прямо на Маркизовы острова, не заходя на остров Пасхи. «Надежда» под командой Крузенштерна 6 мая утром подошла к одному из Маркизовых островов и стала медленно обходить эту группу, чтобы приблизиться к острову Нукагива, где было назначено свидание с «Невой». Только 8 мая «Надежда» вошла в гавань Анны-Марии, небольшого порта на Нукагиве.

В это время «Нева», как и планировалось, направилась к острову Пасхи и достигла его утром 16 апреля. Пять дней ходила «Нева» вокруг острова в поисках «Надежды». Наконец 21 апреля Лисянский решил, что ждать больше нет смысла и отдал приказ направиться на Нукагиву.

Шла Страстная неделя, и священник, отец Гедеон, каждый день совершал богослужения. Вся команда говела и причащалась в святую пасхальную ночь 6 мая. Погода выдалась, как по заказу, — солнечная, теплая и только к вечеру в день Святой Пасхи небо затянуло облаками и стало пасмурно. На следующий день, в понедельник 7 мая, увидели один из Маркизовых островов, а утром 9 мая, наконец, подошли к острову Нукагива.

Сразу же к «Неве» направился ялик с «Надежды», на котором находился лейтенант Головачев с четырьмя матросами: он-то и сообщил Лисянскому, что «Надежда» пришла на Нукагиву три дня тому назад.

Страшно удивлены были русские моряки, когда, сойдя на берег, они нашли там, среди туземцев, двух белых — англичанина Робертса и француза Ле-Кабри. Оба они жили на острове Нукагива с 1789 года, сбежав со своих кораблей во время посещения ими Маркизовых островов. Они совершенно одичали за пятнадцать лет пребывания на острове, не имея возможности разговаривать на своем родном языке. Ле-Кабри, правда, еще прилично объяснялся по-французски, но англичанин Робертс страшно коверкал английские слова, когда пытался разговаривать по-английски с Крузенштерном и Лисянским, те совершенно свободно говорили по-английски еще со времен их службы в королевском английском флоте. Комиссионер компании Коробицын позже в своих воспоминаниях писал, что оба белых «женясь на островитянках, по привычке к островитянским народам во всех обрядах жизни ничем от оных уже не отличны, также, не имея никакой одежды, ходят наги»…

Жили оба не дружно, друг на друга наговаривали не только королю острова, но и офицерам русских кораблей. Ле-Кабри все время стоянки кораблей в гавани почти не сходил с «Надежды». Ему доставляло громадное удовольствие разговаривать с офицерами по-французски.

— Я так счастлив, так счастлив, — постоянно повторял он, — иметь возможность опять говорить по-французски, разговаривать на родном языке.