— Русский военный корабль, папа? — подбежал к нему Антипатр. — Откуда он пришел? Неужели прямо из Петербурга? Как он называется?
Баранов любовно потрепал сына по голове.
— Это «Нева», сын. Помнишь фрегат, который пришел к нам сюда в самую трудную минуту и помог захватить на Ситке индейскую крепость? Это и был вот тот корабль, под командой капитана Лисянского. Прекрасный человек Лисянский… буду очень рад опять повидаться с ним. Ну хорошо, беги куда хочешь, а мне надо переодеться, достойно встретить дорогого гостя.
Баранов быстро удалился в свою комнату, где торопливо переоделся в официальный парадный костюм, который надевал в особенно торжественных случаях. Это был черный длинный сюртук, скорее похожий на камзол, очень плохо сидевший на его плотной фигуре, блестящий шелковый жилет, а главное, парик в последнее время ставший обязательным, когда Баранов должен был выполнять официальные функции. Парик был не столько для престижа коллежского советника, как для того, чтобы скрыть его облысевшую голову, блестевшую, как бильярдный шар. На ногах — черные, умопомрачительно блестевшие туфли с огромными металлическими пряжками.
Баранов торопливо вышел из своей избы и направился к пристани, где собралась большая толпа любопытных. Фрегат уже стоял на якоре, и от него отвалила шлюпка с капитаном судна. Как только шлюпка подошла к пристани, из нее вышел высокий худощавый офицер с острыми, ястребиными глазами и такими же чертами лица. На вид ему можно было дать лет тридцать пять.
Офицер подошел к правителю, ожидавшему его на пристани…
— Разрешите представиться… капитан-лейтенант Гагемейстер Императорского Российского флота, командующий фрегатом «Нева», — и он, церемонно щелкнув каблуками, слегка поклонился.
— Считаю за честь приветствовать вас в нашем порту, капитан. Мой дом в вашем распоряжении, — и Баранов указал ему путь к своей избе. Он был разочарован, что капитаном «Невы» был не Лисянский, с которым он очень подружился и был в самых лучших отношениях. Эти отношения были скреплены боевым крещением на Ситке.
2
К новоприбывшему капитану Гагемейстеру у Баранова как-то невольно появилось чувство недоброжелательства. Он явно был слеплен из другого теста, чем Лисянский.
«Один из этих иностранцев, опять… наверное, немец — подумал Баранов, показывая путь офицеру. —
Неужели в русском флоте больше нет русских офицеров?»
Тем не менее с подчеркнутой вежливостью он гордо провел капитана в свой дом.
Там он пригласил Гагемейстера и сопровождавших его офицеров к столу. Прежде чем сесть за стол, капитан Гагемейстер попросил у Баранова разрешения удалиться с ним в его «кабинет», для того чтобы переговорить наедине. Баранов поднял брови и, показав рукой на дверь кабинета, сказал:
— Прошу!
В кабинете Гагемейстер вынул из кармана три пакета: один был адресован Баранову, второй — Кускову, а третий… камергеру Резанову! Письма были ни от кого другого как от его сиятельства министра коммерции графа Николая Петровича Румянцева.
— Извините, капитан Гагемейстер, но письмо для его превосходительства господина камергера опоздало. Он уехал отсюда год тому назад и в пути в Сибири скончался…
Гагемейстер в изумлении посмотрел на Баранова:
— Что… что вы сказали? Я не совсем понял!
Баранов сообщил ему, что совсем недавно он получил от правления печальные вести о преждевременной смерти Резанова… «Упокой Господи его в селении праведных», — и он медленно и набожно перекрестился.
Гагемейстера, видно, поразило услышанное, но он быстро взял себя в руки.
— Сожалею о смерти его превосходительства, — сказал он, — мне было поручено как графом Румянцевым, так и государем императором обсудить много важных вопросов с ним… Но на то Божья воля… я думаю, что вам будет интересно ознакомиться с содержанием письма, адресованного лично вам, господин правитель!..
Баранов медленно поместил очки на свой нос и почтительно распечатал пакет с печатями графа Румянцева. Что мог писать ему, простолюдину Баранову, такой важный вельможа, министр коммерции… Он осторожно вынул письмо из конверта.
Письмо было написано еще в 1806 году и в очень теплых тонах. Граф Румянцев писал, что правительству прекрасно известны все затруднения, которые приходится преодолевать Баранову в этих удаленных местах Российской империи, о чем уже не раз доводилось до сведения государя императора. Румянцев писал также, что по представлению камергера Резанова государь изволил пожаловать Баранову орден Св. Анны 2-й степени. В заключение он приписал, что в пакете вложено личное письмо государя на имя Баранова.
Трясущимися руками Баранов вынул небольшое письмо из конверта и, увидев личную подпись императора Александра, благоговейно прикоснулся губами к подписи. Письмо было написано 5 октября 1806 года.
Баранов стал медленно читать: «Господин коллежский советник Баранов, усматривая с удовольствием из неоднократных донесений министра коммерции с каким успехом вы усердствуете в назидании наших в Северной Америке областей, и окончательно оказанное вами благоразумие и мужество при возвращении отпавшего было от нашей державы острова Ситхи, я жалую вас в ознаменование моего к вам за то благоволения и признательности кавалером ордена Св. Анны 2 класса, повелевая препровождаемые при сем знаки оного возложить на себя и носить по установлению»…
Баранов замолчал. Он не в состоянии был произнести ни одного слова, настолько поразила его милость государя, лично написавшего письмо тому самому Баранову, которого когда-то каргопольские купцы не хотели даже записать в сословие купцов третьей гильдии. И теперь — незабываемая царская милость!
Он сидел и не замечал, как слезы радости и благодарности струились по его щекам. А может быть, и замечал, но не стыдился их. Прошло несколько минут прежде чем он смог прийти в себя.
— Награда… царская награда, — наконец хриплым голосом прошептал он. — Награда за мою работу, за все труды и страдания, которые я претерпел за семнадцать лет… семнадцать лет борьбы за существование и сохранение этих земель… И теперь… личная награда его величества… Государь заметил мои труды…
Капитан Гагемейстер молча сидел против него. Он прекрасно понимал, какие чувства, какую волну эмоций вызвали у Баранова эти письма. Прошло еще некоторое время, прежде чем Баранов смог взять себя в руки. Он вернулся в столовую с Гагемейстером, распечатал письмо графа Румянцева, адресованное Кускову, где сообщалось, что Кусков за свои заслуги в русских владениях в Америке возводится в звание коммерции советника.
Нет ничего удивительного поэтому, что в тот день все работы остановились, и население поселка шумно праздновало царскую милость, оказанную их правителю. Конечно, посодействовал этому веселью и сам Баранов, на радости приказавший выкатить из погреба бочонок хорошей водки да и раздать ее всем.
3
Несколько недель после получения награды Баранов летал, как на крыльях, все обдумывая, как бы особенно витиевато ответить государю и поблагодарить его за награду. Долго он собирался и только поздней осенью, в ноябре, сел, наконец, за стол и стал писать государю письмо с благодарностью за монаршую милость. Письмо было отправлено через несколько дней с первым кораблем, что шел в Охотск, для дальнейшей пересылки в Петербург.
«Всемилостивейший Государь! — писал он, — при Высочайшем рескрипте Вашего Императорского Величества от 5-го числа октября 1806 года на компанейском корабле Неве от г-на лейтенанта Гаген-Мейстера не воображаемую мною усугубленную, как и предшедшую паки милость неоцененный дар орден 2-й степени Св. Анны получить удостоился 7-го числа октября 1807 года… на острове Кадьяке»…
Баранов задумался… Ему хотелось как-то сильнее выразить чувства, охватывавшие его душу, чувства благодарности и признательности. Он взял перо:
«Но что же принесу? Или что воздам? Великий и препрославленный во всех царях земных, я же воздаде ми недоумеваю и како душевные мои из'явить тебе достойно чувствования не имею ни малейшего ко благоглаголанию способности. С живейшею только чувствительностью преданнейшей души моей возблагодарить дерзаю»…
