Монах грустно опустил голову:

— Не могу противиться вашей воле, Александр Андреевич, вполне понимаю ваши чувства, но, сознаюсь, разлука с детьми будет очень тяжелой для меня да и для всех прочих здесь в селении, мы так привыкли к ним.

Баранов взглянул на него:

— Так в чем же дело? Почему бы вам не поехать с нами? Мы все будем счастливы, если вы переедете с нами.

Герман поднял на него свои чистые, ясные, незлобивые глаза, покачал головой:

— Нет… мое место здесь, среди всех этих людей, с которыми я прожил много лет вместе. Они нуждаются во мне, так же как я нуждаюсь в них, в их высокой нравственной силе, в их безграничной вере в Бога Единого. Нет, Александр Андреевич, вы поезжайте с вашими детьми туда, куда зовет вас ваш долг, а я останусь здесь. Мой долг быть здесь, среди моих людей, моей паствы — ведь большинство из них были крещены и приобщены к Вере Христовой с моей помощью.

Когда Баранов сообщил Анне Григорьевне о своем решении перебраться на постоянное жительство в Новоархангельск, и о том, что возьмет детей с собой, Аннушка не выказала никаких эмоций и только категорически заявила, что сама она из Кадьяка не уедет. Баранов посмотрел на ее все еще красивое, гордое лицо, ее тонкие, плотно сжатые губы, точно демонстрирующие непреклонную, несломимую волю, — и ничего больше не сказал. Так и было решено, что Баранов с детьми уедет на Ситку, а Аннушка останется и будет помогать, работать на благо духовной миссии. Он обещал, что дети изредка станут навещать ее.

Сам Баранов, в восторге от своего решения уехать с детьми, летал по селению, как на крыльях. Он часто проводил время с детьми и как-то поведал Антипатру и Ирине свои заветные мечты:

— Мы построим новый, большой двухэтажный дом в нашей крепости в Новоархангельске, привезем лучшую обстановку из Бостона. Наш дом будет не хуже любого в Петербурге… привезем книг для вас… а главное, выпишу гувернантку для вас из Петербурга. Она будет учить вас хорошим манерам, музыке, иностранным языкам…

Баранов стал энергично готовиться к переезду своей главной конторы на Ситку. За семнадцать лет его пребывания на посту правителя колонии у него накопилось много бумаг и документов, которые нужно было бережно упаковать в ящики. В этих архивах была вся история деятельности Российско-Американской компании в Америке. Баранов понимал всю важность этих архивов и лично наблюдал за их упаковкой и погрузкой в трюмы корабля.

Наступила середина лета и почти все уже было готово к отъезду. Баранов ждал только прихода корабля с его старым приятелем бостонцем О'Кейном, ушедшим в плавание к японским берегам.

Неожиданно из Охотска пришло компанейское судно с новым запасом провизии и всякой всячины. Для Баранова было несколько пакетов от правления из Петербурга. Вести были неприятные. Большим ударом для Баранова стало извещение из Охотска, что там только что были получены вести о скоропостижной кончине камергера Резанова. Баранов не верил своим глазам. Он никак не мог себе представить, что Резанов, сравнительно еще молодой человек, с которым он так недавно распрощался в Новоархангельске, — умер. Человек, с кем они обсуждали планы по расширению деятельности компании, ушел из этого мира, и без его помощи в Петербурге едва ли теперь удастся что-либо предпринять. Трудно было смириться с тем, что Резанова больше нет.

Второе письмо от правления компании стало другим тяжелым ударом для Баранова. В этом письме правление сообщало ему о смерти его жены в далеком Каргополе. Баранов прочел письмо и застыл. Он никак не мог осознать его содержания, не мог представить себе, что его жена умерла. Он живо и ярко вспомнил маленькую девочку, с которой он бегал и играл в детстве на пыльных улицах Каргополя. Вспомнил, как позже, когда они подросли, то гуляли вместе по полям в окрестностях родного города, собирали цветы или бродили по прохладному лесу в поисках грибов. Потом любовь… свадьба… дети… Семейная жизнь не удалась, и Баранов покинул семью и в конце своих странствий попал в Восточную Сибирь, откуда наконец очутился в Русской Америке. Мало думал, очень редко вспоминал Баранов все эти годы свою жену и детей, оставленных в Каргополе. Новая семья появилась у него в Америке… Но сегодняшнее письмо затронуло какие-то глубокие, полузабытые струны…

Несколько минут сидел он молча, с осунувшимся лицом, крепко стиснув челюсти и сжав губы. Потом тихо произнес:

— Вечная память тебе, бедная женщина… да поселит Господь тебя в селениях праведных… воздаст тебе за всю твою тяжелую жизнь.

На следующий день Баранов написал длинное письмо главному директору Российско-Американской компании, благодарил его за сообщенные сведения. Главное, просил его содействия в том, чтобы узаконить его связь с индианкой Аннушкой и признании Антипатра и Ирины его законными детьми.

Прошло еще несколько дней, прежде чем все было готово к отплытию. Единственно, что задерживало Баранова, это то, что он со дня на день ожидал возвращения бостонского шкипера О'Кейна, исследующего по его просьбе японские берега. Наконец, поступили вести из того печального разряда новостей, что приходили за последние семнадцать лет Баранову с монотонной регулярностью: корабль О'Кейна разбился на скалах. По счастью, большая часть команды уцелела, но сам капитан погиб. Спасшиеся счастливцы говорили, что видели, как О'Кейн карабкался на мокрую скалу, стараясь помочь молодой алеутке, которая плавала с ним на корабле. Трудно было цепляться и держаться на скале, все время обдаваемой дождем брызг от свирепо бьющихся о скалы волн. Вдруг на скалу обрушилась гигантская волна, совершенно скрывшая О'Кейна и девушку. Когда волна отступила, на скале никого не было. Оба были унесены в холодную пучину.

Новый удар для Баранова был тяжелым особенно еще и потому, что он очень подружился с О'Кейном и даже серьезно подумывал о том, чтобы покинуть службу в компании и переселиться в Бостон, куда его усиленно звал О'Кейн. Тот говорил ему, что человек с такими способностями, как Баранов, с успехом может основать в Бостоне большое коммерческое предприятие. Судьба опять вмешалась и лишила Баранова еще одного из его друзей.

Много раз испытывал Баранов удары судьбы. Когда он был моложе, то эти удары только ожесточали его, он не сдавался и, наоборот, еще энергичнее бросался в борьбу. Теперь, с годами, он чувствовал каждый новый удар сильнее и сильнее. Особенно этим летом, когда все обрушилось на него, как снежный ком. И в первый раз за всю свою карьеру в Америке он почувствовал, что бороться теперь стало трудно — может быть, лучше сдаться, бросить все и уехать обратно в Сибирь. Эти моменты слабости продолжались недолго, и Баранов наконец отдал приказ капитану поднять якоря и направить путь на Ситку. Администрация Российско-Американской компании в Америке вступала во вторую стадию своей исторической миссии — переезд в Новоархангельск.

Прошло еще немного времени, прежде чем Баранов был уже окончательно готов к переезду. Дни наступили осенние, хорошие, солнечные, хотя по ночам уже стало холодно.

В один из таких дней у входа в бухту появилось незнакомое судно. Раздались с корабля выстрелы положенного салюта. Немедленно же в ответ загрохотали грозные пушки крепости.

Баранов торопливо подошел к окну своей избы, где он до этого сидел у стола и разбирал бумаги. Направил подзорную трубу на красивый корабль, грациозно и медленно подходивший к поселку. На корме весело трепетал гордый Андреевский флаг Императорского Российского флота. Баранов стал пристально всматриваться. Очертания судна показались ему знакомыми. Ну конечно же, это — «Нева», фрегат, который помог ему захватить индейскую крепость на Ситке три года тому назад! На том месте теперь стоит новый русский город Новоархангельск с крепостью и большим русским поселением.