Переводчик передал его слова Баранову, а тот в полном изумлении смотрел на своего недавнего врага. Котлеан же сидел, как изваяние, точно это не он только что изливался в выражениях дружбы к русскому правителю.

Растроганный словами Котлеана, Баранов, по натуре очень сентиментальный человек, наклонился к нему и тихо произнес:

— Принимаю твою дружбу, вождь Котлеан… а о старом забудем… Кто старое помянет, тому глаз вон… Иван, подай-ка синий халат с горностаевой отделкой… Прими, Котлеан, в знак нашей дружбы этот халат, да табак, который, я знаю, ты любишь. Будем друзьями.

Так зародилась дружба между недавними врагами, дружба, которая продолжалась до конца пребывания Баранова в Русской Америке.

Нужно заметить, что при близком знакомстве с Котлеаном, тот оставлял приятное впечатление. Среднего роста, атлетически сложенный, лицо приветливое. Небольшая черная борода и усы придавали ему вид, отличный от других индейцев, а манера держать себя с достоинством, невольно вызывала у окружающих чувство уважения к нему. Да и одет Котлеан был по-парадному. На нем была длинная рубаха синего сукна, наподобие сарафана, поверх которой красовался английский фризовый халат. На голове — тяжелая шапка из черных лисиц с длинным хвостом наверху.

Таков был легендарный вождь индейцев Котлеан, от которого столько натерпелись русские и алеуты, пока не основали форт Новоархангельский.

В новой столице Русской Америки Баранов не боялся нападений индейцев ни с суши, ни с моря. Форт был выгодно расположен на возвышении, и с его башен можно было хорошо видеть как «задний двор» крепости — широкая полоса земли, протянувшаяся далеко к лесу, так и держать под наблюдением подходы к форту с моря и сам залив.

Пришло время и для Лисянского собираться в обратный длинный путь — сначала в Кантон, главный порт Южного Китая, а оттуда в Кронштадт.

Лисянский убедился, что Баранову никакая опасность от вероломных индейцев не грозит. Даже если бы они и вздумали напасть на крепость, Баранова врасплох им не поймать. Отплытие «Невы» было назначено на 2 сентября 1805 года.

— Юрий Федорович, хочу попросить вас о большом одолжении… До вашего приезда у меня не было оказии послать письмо в Петербург… — Баранов немного замялся, — писал я правлению, директорам компании через Охотск, писать не боялся… потонет корабль, другое письмо напишу, а вот… особое письмо послать с нашими мореходами не решился… Хочу вас попросить доставить в Петербург, лично, по адресу…

Лисянский в изумлении посмотрел на него. Что за письмо, и потом — этот торжественный тон.

— Конечно, отвезу. Почту за честь и удовольствие служить вам, господин правитель. Кому прикажете доставить письмо?

— С тех пор как получил я высокую награду от всемилостивейшего государя, который возвел меня в высокий ранг коллежского советника, давно хотел я написать государю императору благодарственное письмо, но не мог никому его доверить. Сегодня же напишу мое всеподданнейшее письмо, а вы, Юрий Федорович, соблаговолите его доставить по назначению.

— Сочту за большую честь, — учтиво поклонился Лисянский. — Вы понимаете, конечно, что лично передавать письма я не могу, но постараюсь передать лицам, которые вхожи к Государю.

Накануне отъезда Лисянского весь вечер 1 сентября просидел Баранов над письмом. Хотелось ему и выразить свои верноподданнические чувства, и излить свой восторг от монаршей милости, и в то же время от страха сжимало сердце — от своей смелости и решения писать самому государю.

Был уже поздний вечер, когда Баранов наконец закончил свое послание и приложил в конце свою подпись…

«Родившись в посредственном купеческом состоянии, — писал он, — и предоставлен в воспитание одной почти природе, без всякаго от наук просвящения характерным людям необходимо нужного, никогда не мог я ласкатся надеждою одостоинстве которым Ваше Императорское Величество, по представлению Американской компании ощастливить меня соизволили. Но когда уже угодно сие щедрой деснице вашей, то позволте Всепресветлейший государь, взять мне смелось пасть к стопам твоим и из глубины сердца излить благодарность затоль безподобныя благости»…

Вычурным, замысловатым стилем пишет письмо Баранов. Так ему казалось почтительнее, да и свое знание ученых слов продемонстрировал — это была его слабость.

Утром 2 сентября Лисянский сердечно распрощался с Барановым и его помощником Кусковым на борту своего корабля. «Нева» распустила паруса и резво направилась к выходу из бухты. Скоро силуэт фрегата скрылся за прибрежными скалами.

Лисянский исполнил обещание, данное им Баранову, и сначала зашел на Кадьяк, где взял на борт трех креолов-мальчиков, рекомендованных ему правителем. Этих мальчиков — Андрея Климовского, Ивана Чернова и Герасима Кондакова он доставил в далекий Петербург, где, по рекомендации директоров Российско-Американской компании, они были зачислены в штурманское училище.

Мальчики оправдали доверие Баранова, с отличием через несколько лет окончили училище и вернулись домой, в Русскую Америку, вернулись обратно в русскую колонию на Американском материке. Климовский был назначен командиром компанейского судна, а Кондаков и Чернов стали помощниками капитана.

Еще больше десяти лет пробыл Баранов в Русской Америке, поставил колонию на ноги, видел ее расцвет, расширение влияния на Американском материке. Слава о правителе Русской Америки разошлась далеко за пределы колонии. О Баранове знали в далеком Кантоне в Китае, на Сандвичевых островах, в Калифорнии и в Бостоне. Много было предложений ему, и особенно заманчивыми были предложения присоединиться к торговым фирмам в Бостоне, но не мог Баранов бросить своего детища, пока наконец не прислали на его место другого человека из Петербурга.

Из письма сенатора Захарова Н. П. Резанову

Император Александр слегка склонил свою красивую голову, показывая этим, что аудиенция закончена. Резанов, сделав государю глубокий поклон, почтительно отступил к двери и вышел из кабинета. Необычайная честь, оказанная ему императором Александром, потрясла его. Этот неожиданный вызов к государю и вдруг неожиданное предложение!

Последние несколько недель, прошедшие со дня смерти жены, Резанов был сам не свой. Он внезапно почувствовал, что потерял интерес ко всему, что его окружает — так глубока была сердечная боль, вызванная неожиданной кончиной любимой Ани. Все вокруг оказалось неважным и ненужным. Вся его сознательная жизнь до сего времени была борьбой, тяжелой работой и борьбой за продвижение по служебной лестнице, начиная с юных лет еще во время царствования блаженной памяти императрицы Екатерины Второй. Стареющая Екатерина благоволила к нему и часто одаривала своей милостью. В царствование несчастного императора Павла Первого продолжалось продвижение наверх и, наконец, как ему казалось, во времена царствования императора Александра Первого он достиг вершин своего продвижения и благополучия.

Нелегко досталась карьера Резанову с того времени, как молодым капитаном Измайловского гвардейского полка покинул он военную службу и решил продвигаться по бюрократической лестнице государственной службы, покровительствуемый своим ментором Гавриилом Романовичем Державиным. Казалось, всего достиг он теперь, на 39-м году жизни, — высокого положения, почестей, наград и орденов; — и вдруг, все это стало пустым звуком, ненужной победой — с уходом из жизни любимой Аннушки, молодой, красивой, бурлящей весельем, здоровьем и энергией. Аня ушла, и теперь все вдруг опустело и опостылело.