И в самом деле выкиднички, неведомо откуда принесенные на гребнях бурных вод океана и выкинутые здесь на берег!

Весна 1802 года.

Устал уже Александр Андреевич Баранов прищурившись смотреть на горизонт, ожидая, что вот-вот кто-то крикнет: «Корабль!..»

Устали прищуренные глаза, окруженные веером мелких морщин, резко выделявшихся на опаленном солнцем лице, годами подвергавшемся наскокам ураганных ветров и едкой соли морских брызг.

Прошло четыре года с тех пор, как на остров Кадьяк заходил корабль из Охотска. Четыре года без вестей из России! Трудно себе представить, что должен был перенести Баранов с горсткой «промышленных» и алеутов за это время, не зная, что происходит в России. Оставила ли администрация компании его на произвол судьбы, считая предприятие невыгодным, погибли ли корабли, посланные к нему с припасами, или что-либо другое — ответа на эти вопросы найти он не мог.

Если и в это лето корабль не придет, то Бог знает, что станет со всеми ними. Недостаток пищи, самые скудные запасы продуктов, никаких овощей, только рыба, рыба и рыба да кое-какие ракушки — вот и все. Хлеба давно уже нет. Даже запах его давно забыли.

Четыре года тому назад, весной 1798 года, ушел в обратный рейс в Охотск небольшой корабль «Феникс», обещая вернуться в следующем году с трюмами полными припасов и продовольствия. С тех самых пор о «Фениксе» ни слуху, ни духу. Ходили разговоры среди алеутов, что корабль погиб в море, поглощенный бурным океаном со всем экипажем и пассажирами. Шустрые алеуты смело переплывают с острова на остров на своих утлых «байдарках» и где-то, каким-то образом узнали о гибели тяжелогруженого «Феникса».

Более десяти лет провел Александр Андреевич на Алеутских островах, наблюдая за интересами большой сибирской компании Шелихова, расширяя владения теперь уже покойного энергичного основателя компании. И эти десять с лишним лет показали Баранову, что все, что ему говорил Шелихов о богатых возможностях и неисчерпаемых богатствах островов, а главное, то, что тот будет аккуратно снабжать его провизией, припасами и всем необходимым для добычи мехов, — все это оказалось плодом фантазии экзальтированно-настроенного Шелихова…

Каждый убитый тюлень, каждая добытая шкура доставались Баранову тяжелой ценой, ценой невероятных усилий и труда, в обстановке постоянного полуголодного существования и отсутствия самых жизненно необходимых средств.

Почти сразу же по прибытии на Кадьяк Баранов ясно увидел, что на обещания Шелихова надеяться было нельзя не потому, что Шелихов пытался обмануть его, а потому, что, несмотря на все свои усилия и искреннее желание, Шелихов просто физически помочь ему не мог. Трудно было достать судно в Охотском море, постройка новых судов шла медленно, а главное — невозможно было найти опытного штурмана для вождения корабля по все еще малоизвестным и малоисследованным водам океана. Те корабли, что компания строила или приобретала, регулярно гибли на прибрежных скалах Алеутских островов по неопытности их шкиперов.

Много воды утекло со времени приезда Баранова на Алеутские острова и со времени скоропостижной Смерти Шелихова, погребенного в Иркутске. Баранов разочаровался в возможностях расширения компании и, твердо решив вернуться в Сибирь, послал Вдове Шелихова Наталье Алексеевне письмо с просьбой об отставке и требованием немедленного назначения ему заместителя. Много горького написал Шелиховой Баранов, вылив все, что накопилось у него на душе за эти годы. Прочь, скорее прочь с этих гиблых островов, где он не получил ни морального удовлетворения, ни материальных выгод, а только расшатал здоровье — суставной ревматизм стал больше и больше мучить его в этом сыром климате.

Отправил письмо на «Фениксе», на котором отплыл в Охотск «начальник духовной миссии» на Кадьяке архимандрит Иоасаф, — тоже громкое название почти несуществующего духовного заведения Иоасаф должен был добраться до Иркутска, там быть хиротонизирован в епископа и вернуться на «Фениксе» же в порт Святого Павла на Кадьяке в следующем году.

Баранов вышел на скрипучее крылечко, прихрамывая на больную ногу. Последние дни особенно сильно мучился он от приступов ревматизма. Его сожительница, молодая индианка — теперь ее звали Анной Григорьевной — вышла за ним, набросила ему на плечи меховой тулуп и молча удалилась. Неразговорчива была Анна. Редко обменивалась словом с Барановым — помехой, может быть, был язык. Он все еще с трудом объяснялся на языке ее племени, а она так же с трудом могла произнести на ломаном русском несложную фразу.

Вышел Александр Андреевич на крылечко, прищурился, потянул носом: теплый пар идет от земли, нет никакого сомнения — весна в полном разгаре. Жадно втянул в свои легкие свежий, потеплевший воздух… аппетитно причмокнул…

— Благодать! — с чувством сказал он, не обращаясь собственно ни к кому. Потом оглянулся назад, на вышедшего вслед верного и способного помощника Ивана Кускова: — Что, Иван, весна-то пришла! Ишь, как теплом от земли тянет. Скоро и море уляжется, можно будет рискнуть и на Ситке побывать, посмотреть, что они там делают

— Это неплохо, Александр Андреевич, да вот что беспокоит меня, весточки все нет из России. Что там случилось?

Кусков медленно обежал глазами горизонт, точно все еще надеясь вдруг увидеть паруса приближающегося корабля. Но все было без перемен. Куда ни кинешь взгляд — повсюду ширь безграничного океана, по которому-то там, то здесь вздымаются белые гребни заваливающихся волн. Ни корабля, ни даже утлого суденышка…

Баранов задумчиво посмотрел на океан…

— Да, что-то там случилось. «Феникс», как видно, погиб. Сам помнишь, в прошлом году мы с тобой нашли обломки с корабля, ящик свечей, которые, надо полагать, наш новоявленный епископ Иоасаф вез сюда… Знаешь, Иван, я думаю, нужно нам с Ларионовым на Уналашке связаться… Может он что знает. Давай-ка, отбери кого покрепче, снабди две байдарки, да пусть попробуют, авось доберутся до Ларионова.

Кусков посмотрел на своего патрона с некоторым замешательством…

— Нелегкий это путь, Александр Андреевич, смотри, каков океан-то! Посылаешь их на верную погибель!

— Знаю, не слепой! — с раздражением бросил Баранов. — Выбора у нас нет: или рискнуть двумя или тремя людьми, или же всем сидеть здесь, сложа руки, и ждать голодной смерти. Смотри, как цинга уносит наших работников одного за другим. Ведь скоро некому будет и рыбу ловить Нет мочи ждать больше! Иди-ка, иди, оснасти пару байдарок. Путь трудный, сам знаю, но… мы сами-то его осилили, когда сюда ехали, сделали невозможное. Вот и сейчас нам нужно вделать такое же невозможное дело — надо думать о спасении всей нашей колонии здесь. Ну а если неудача, потонут, на то и Божья воля, помолимся за души усопших, монахи панихиды отслужат, — добавил он с кривой усмешкой.

Небольшого роста, широкоплечий, кряжистый, точно плотно вросший в землю дуб, Баранов обладал неимоверной силой воли, упрямством и настойчивостью, доходивших иногда до фанатизма. Почти с самого своего проезда в новые русские земли в Америке столкнулся он с таким же своевольным, упорным фанатизмом монахов духовной миссии, особенно с ее наставником — архимандритом Иоасафом. Нашла, что называется, коса на камень. Начались мелкие придирки друг к другу. Непонятны были монахам грандиозные планы Баранова, его мысли — развернуть, расширить русские владения. Все, что они видели на Кадьяке, это грязь, разврат, невежество и полное отсутствие самых элементарных удобств. Баранов все это видел сам, но ничего поделать не мог. Компания хронически не досылала ему ни припасов, ни материалов, ни провизии, ни обещанного имущества для широко планируемой духовной миссии. Монахи же во всем винили только Баранова. Это его озлобляло, и он время от времени отвечал им мелкими, ненужными придирками.

— Ну а как монахи-то, все бунтуют, пыжатся? — спросил он.

— Да, все по-прежнему, Александр Андреевич. Все чего-то требуют, жалуются. Вот, говорят, мы им вина церковного не даем для причастия, а где его взять, если мы четыре года корабля из Сибири не видели?..