Бухарин воззрился на него своими красными, распухшими глазами и, ничего не сказав, открыл двери, позвал караульного офицера и приказал ему арестовать Давыдова и отправить его на гауптвахту.

Все грузы, находившиеся на обоих судах, были конфискованы по приказу Бухарина и свезены на склады на берегу. Каково же было его разочарование, когда он обнаружил, что все захваченные им грузы состояли из нескольких грязных мешков с рисом и вонючей рыбой, вместо богатых мехов и золота. Беда была в том, что Бухарин превысил свои полномочия, арестовав обоих офицеров в надежде воспользоваться богатыми грузами на корабле. И теперь, если освободить офицеров, то это будет означать потерю им своего насиженного поста в Охотске и, возможно, даже суд Бухарин нашел выход из положения. Он перевел Давыдова и Хвостова в отдельные изолированные камеры в тюрьме, лишил их возможности сообщаться друг с другом и, кроме того, посадил их на голодный паек, на котором несчастные пленники долго прожить не могли. Команду над захваченными кораблями он передал безработным штурманам, уволенным компанией за неумелое вождение кораблей. В частности, «Юнона» перешла под команду Карпинского, которого Баранов выгнал со службы за потерю компанейского судна «Елисавета» и за беспробудное пьянство.

Сидя в тюрьме, Давыдов сумел завоевать сочувствие одного из охранников и через того 7 августа 1807 года отправил письмо Баранову. Сообщая о назначении Карпинского на «Юнону», он писал: «Карпинский — пресущий подлец; несмотря на то, что он был виновен в глупом разбитии Елизаветы и взяли на Юнону, он из благодарности ругает здесь Резанова, вас и Хвостова и рад, что дали ему Юнону и случаю нажить лишнюю тысячу рублей»…

Арестованные Хвостов и Давыдов, даже если бы и хотели, то все равно не могли писать писем, потому что не только почта, но и вся администрация Охотска находилась в руках Бухарина. Ни одно письмо не могло быть отправлено из города без его ведома и разрешения. Они отправлялись только контрабандой.

Несколько недель, проведенные в заточении, сильно подорвали здоровье обоих заключенных. Недостаток пищи и заболевания могли привести к смертельному исходу. Давыдов наконец с помощью стражников, сочувствующих им, смог списаться с Хвостовым и предложил ему побег. Стражники помогли им бежать, а жители города снабдили беглецов двумя ружьями. Те же добрые люди достали им лошадей, и в холодную ночь 17 сентября Хвостов с Давыдовым выбрались из Охотска и направились в Якутск.

Оба офицера отправились тем же путем, по которому ехал их бывший начальник, камергер Резанов, ровно год тому назад. Ни Хвостов, ни Давыдов, конечно, ничего не знали о смерти Резанова. В этот момент они испытывали единственное желание уехать как можно дальше от Охотска, чтобы Бухарин не смог их достать.

Сразу же после побега арестованных офицеров Бухарин отправил в Якутск эстафету с конным казаком, в которой доносил начальнику Якутской области о побеге Хвостова и Давыдова из-под ареста и просил задержать их, как преступников, а «имеющееся при них золото или какие ценные японские вещи отобрать». Казак, очевидно, хорошо знал дорогу, поэтому перегнал беглецов и приехал в Якутск на несколько дней раньше их.

Первые несколько дней после побега из Охотска они несмотря на все свои попытки выбраться подальше от порта, никак не могли ехать долго из-за своего физического состояния. Оба беглеца были так измождены и истощены, что с трудом сидели на лошадях. Им нужно было часто останавливаться и ложиться для отдыха на холодную землю. Молодость и свежий воздух, однако, оказали магическое, истинно чудесное действие на их здоровье и к концу пути они, сильно окрепнув, смогли каждый день покрывать все большие расстояния. Главным образом они страдали от недостатка теплой одежды, что было очень страшно в условиях сильнейших морозов и частых снежных буранов.

В Якутск Хвостов с Давыдовым добрались в середине октября и немедленно явились к местному начальнику Карташевскому с просьбой оказать им содействие добраться до Петербурга. Вид у них был ужасный — истощенные от недоедания и тяжелого пути, в рваной одежде, они совсем не походили на бравых морских офицеров, плававших с Резановым на компанейских судах.

Карташевский провел с ними два часа в своем кабинете, подробно расспрашивая об обстоятельствах ареста и содержания под стражей в Охотске. Он не сомневался в искренности их рассказа и после разговора снабдил их чистой одеждой и распорядился поместить моряков в хорошей, удобной комнате до получения дальнейших распоряжений.

— Официально, господа, вы будете находиться у меня под домашним арестом и можете пользоваться полной свободой, ходить куда угодно и делать, что угодно, но… — и он показал им эстафету капитана, — на основании донесения капитана Бухарина я обязан рапортовать иркутскому губернатору, и до получения его официального разрешения не имею права разрешить вам выехать из Якутска… Запаситесь терпением, господа, я уверен, что власти в Иркутске разберутся, и вам будет позволено продолжать путь в Петербург. А пока располагайтесь и чувствуйте себя здесь, как дома.

Пользуясь полной свободой в Якутске, офицеры могли теперь писать письма в Иркутск и в Петербург. В то время как Хвостов пребывал в мрачном настроении, переживая все, что произошло с ними за последние месяцы, Давыдов не терял времени и писал в инстанции, требуя полной реабилитации не только от администрации компании, но и от высших властей военно-морского ведомства. Донося о действиях капитана Бухарина, он писал 18 октября 1807 года в главное правление компании в Петербург:

«… Бухарин говорил, что он не верит, чтобы действительный камергер Резанов мог приказать сию экспедицию, ибо обо всяком секретном препоручении он известил бы его прошлого года».

И дальше:

«…и теперь спрошу всякого: мог ли кто-нибудь спросить действительного камергера Николая Петровича Резанова о степени его уполномочия и не повиноваться ему!..»

Описывая поведение Бухарина, захватившего в свои руки всю власть в Охотске, Давыдов приписал:

«…город Охотск корыстолюбием капитана Бухарина совершенно преобращен в острог… подчинение начальству его почтовой экспедиции доставляет ему способ останавливать все жалобы на него посылаемые и утаивать даже указы… Находя поступки капитана Бухарина клонящимися только к погибели моей и будучи удостоверяем в том насилиями его чинимыми ежедневно, решились мы с лейтенантом Хвостовым бежать под ответ законов нежели быть мучимыми в Охотске без суда и ожидать неминуемой смерти… Будучи уверен в правоте своих поступков, с охотою подвергаю себя суду правосудия и прошу вас только, милостивые государи, о исходатаиствовании выслания нас в Петербург».

Злоключения Хвостова и Давыдова пришли к концу только после того как о них было доложено сибирскому генерал-губернатору, который отдал распоряжение доставить обоих в Иркутск. К их прибытию в

Иркутск бюрократические колеса закрутились полным ходом; их письма дошли до Петербурга, и в Иркутск было послано через министра морских сил повеление государя нигде их не задерживать. Шел уже 1808 год, когда оба злополучных офицера наконец добрались до столицы.

Высшие военные власти были хорошо осведомлены о высоких боевых качествах обоих офицеров. В это время велись военные операции в Финляндии, и тамошний главнокомандующий русской армией граф Буксгевден обратился с просьбой к министру морских сил адмиралу Чичагову откомандировать Хвостова и Давыдова в его распоряжение. Оба офицера получили команду над двумя морскими судами, и вскоре реляции с фронта запестрели сообщениями об их геройских действиях. В Петербург на побывку они вернулись только в октябре 1809 года.

Судьбе было угодно, чтобы к этому времени в Петербурге появились и два других человека, побывавших в Новоархангельске. Это были капитан де Вульф, только что прибывший в Кронштадт с грузом товаров из Америки, и доктор Лангсдорф.