Решил Баранов снарядить все имевшиеся у него кораблишки, посадить охотников-алеутов на их верные байдарки и отправиться в дальний и опасный путь на остров Ситку. Положение с кораблями его тревожило. В то время как корабли, бывшие в его ведении, принадлежали компании, а, следовательно, подчинялись ему, капитаны этих кораблей, назначенные туда из мореходов, присланные компанией, отказывались подчиняться «купчишке» Баранову, и каждый из них действовал по своему усмотрению, например выходил в плавание, когда заблагорассудится. Поэтому-то Баранов больше полагался на байдары своих охотников, чем на корабли. Особенно неистов в своей лютой ярости к Баранову был штурман Талин. Дошло до того, что мореходы вообще отказались являться к Баранову с докладами, а он сам считал для себя, правителя американских владений, унизительным идти к ним и лично уговаривать в чем-то. Отношения между ним и мореходами к этому времени просто свелись к переписке. Очень показательно одно из таких писем, написанных Барановым штурману Талину перед своим выходом в поход на Ситку в 1799 году:

«В бумаге вашей, — пишет Баранов, — изволите спрашивать почему я распоряжаю здесь мореплавательными делами, нехотите следовать моим сообщениям, для чево я купец? с каковым предосудительно будет чести офицерской или собственно вашей иметь сношение… Компания господ хозяйствующих Голикова и Шелихова и вполное распоряжение и управление неисключая и мореплавания вверена мне с 1790 года… ивсе мореходы состоящие вкомпании зависели отъмоих распоряжений»…

Посидел Александр Андреевич, подумал немного, желчное чувство сдавило ему сердце… пододвинул чернильницу и опять взялся за перо…

«Предоставляю вполную вашу волю следовать или исследовать моим сообщенным предположениям… касательно нужного и важного вояжирования; ежелиже инебудет вашего соизволения настоять втом немогу; благоволите толко прислать мне писменной ваш отзыв…

…Напоследок же всего донесенного я должен дать отчет потребованию вашему и отом для чево я купец без характера чиновного определен всею здешнею компаниею скоей имореплавательные дела включаются как я определен сюда ипотом имел щастие пользоваться ипользуюсь казенною начальствующих ихозяйствующих доднесь доверенностью… и купецка звание неесть подлое ибесъчесное, корпус коих составляет всех вообще важную государственную опору… хотя вы испрезрением озвании том имое имя сотчеством выражать изволите»…

Опять приостановился Баранов, подумал, мысленно подбирая выражения и, наконец, точно вдруг решившись, с остервенением атаковал бумагу, заканчивая свое длинное письмо:

«Взаключении ж всего сего паки покорнейшую мою простираю прозбу доставить ваш решительный отзыв или предписание изволите ли вы ныне следовать судном посообщенным от меня предположениям или особыя какия из Высокого правительства предписании или отгоспод компанионов сообщении имеете, благоволите открыть, дабы я далее заблуждаться не мог в моих мнениях… Пребывая с должным почтением моим милостивый государь вашего благородий покорным слугою… А. Баранов».

Ввиду отказа мореходов подчиняться ему, Баранов собрал большое количество байдар да небольшое судно «Екатерина» под командой шкипера, иностранца Подгажа, поступившего на службу компании, и решился, наконец, привести в исполнение долго им лелеянную мысль об устройстве поселения на острове Ситке, куда он со временем предполагал перевести свою главную контору. Промысловая партия охотников, русских и алеутов, отправилась сначала на промысел у материка с инструкциями прибыть на Ситку после охоты, где Баранов предполагал их встретить. Подгажу на «Екатерине» было приказано идти в порт Букарелли, а потом тоже явиться на Ситку для встречи с Барановым. Сам же Баранов, уладив свои дела на Кадьяке, отправился с небольшой группой охотников на Ситку. Ему не терпелось скорее найти подходящее место и основать там селение. Все говорило в пользу этого предприятия — и более благоприятный климат, и прибрежные воды, полные рыбы, и географическое положение — гораздо южнее Кадьяка.

Нелегок был путь на утлых суденышках. Как только добрался Баранов со своими людьми до Ситки, одному Богу известно! Подошли к песчаному берегу, высадились. На берегу ни души…

Оглянулся Баранов.

— Что за чертовщина? Где же наша промысловая партия?

Зашагал тяжело по берегу на своих больных ревматизмом ногах, слегка прихрамывая.

— Что бы это могло быть, Трифон? — обратился он к старшому среди промышленных. — Уж не индейцы ли их порешили? Да не могло этого быть, никаких следов боя не видно.

Вдруг из леса невдалеке показалась одинокая фигура. Баранов с людьми насторожился. Ружья под рукой в случае необходимости. Места дикие и никогда не знаешь, когда свирепые индейцы-колоши вдруг набросятся на них.

Пригляделся еще Баранов. Зрение у него орлиное, под стать молодым глазам…

— Да это никак Наквасин наш, тот, что с промысловой партией ходил! — с изумлением вскричал он.

Быстро приближающийся человек замахал руками.

— Да и впрямь Наквасин, — поразился Трифон.

Баранов подошел к подбежавшему Наквасину и не

успел ни о чем спросить, как тот быстро заговорил:

— Беда, Александр Андреич!

— Какая беда, что случилось? Где вся промысловая партия? Почему ты один здесь?

— Беда случилась… Набросились люди на ракушки на берегу, обрадовались, что нашли обильную пищу… Это после голодухи-то, а потом и началось…

— Что началось-то? — нахмурился Баранов. — Говори, не томи.

— Богу душу отдали… Сто пятнадцать человек померло в несколько часов. Остальные перепугались, вскочили в байдарки да пошли обратно на Кадьяк, ни одного дня не хотели оставаться здесь. Я вот один и остался встретить вас, Александр Андреич!

Баранов снял шапку, перекрестился истово, благоговейно, по-купечески.

— Вечная память погибшим, вечный покой, — сказал он с чувством. — Многих хороших охотников лишились, да еще в такое горячее время… а все по дурости их, — повысил он вдруг голос, — дикость все здешняя. Не слушают, что им говорят. А ты, что же, старый хрыч, смотрел, — вскипел вдруг Баранов, — Не в первый ведь раз со мной ходил в походы, как же ты не досмотрел!

— Виноват, Александр Андреич… Сам вижу — не досмотрел. Нечистый попутал.

— Вот то-то же, нечистый. Все на него сваливаете. Вот вернемся на Кадьяк, я им, беглецам, покажу. Выпорю всех, а их начальствующего за бороду оттаскаю, а потом полбороды сбрею, пусть поганец походит так.

Однако ничего не поделаешь. Рабочих рук не было, кроме той небольшой группы, что пришла с Барановым. Возвращаться он не хотел на Кадьяк и откладывать постройку форта. Решил обосноваться на Ситке с теми людьми, кто есть. Надо место хорошее выбирать да строиться.

Застучали топоры, зазвенели пилы — благо хороший лес стоял недалеко. Строить было нелегко. Инструментов не хватало, а, главное, лес поваленный нужно было тащить к берегу, где строился новый форт Михайловский. Бревна тащили на руках или волоком. Все это страшно затягивало работу. Подошла осень, сырая, мокрая, холодная, но Баранов со своими людьми все еще жил в дырявых палатках. Мерзли люди от холода, никогда не просыхали, а согревались только на работе. Работали так, что пар шел от вспотевших рубах.

Закончился этот и настал 1800 год, а работе и конца не было. Торопился Баранов, в первую очередь закончил хороший, прочный тын для защиты от индейцев и только после этого приступил к постройкам. Нужно было и жилища построить, и склады, да и башни караульные. Так и жил Баранов в самую холодную зимнюю пору в своей палатке, потрепанной зимними ветрами и продырявившейся от ветхости. Мучила его сырость, страдал он сильно от ревматизма, с которым боролся неимоверной силой воли и упорством. Только в феврале 1800 года перебрался он в избу, да и та была не намного лучше палатки — теплее, правда, да и защита от непогоды лучше, но все равно — изба жалкая, с печью, которая никогда не переставала дымить. Если раньше страдал в палатке от непогоды, то теперь едкий дым буквально выедал глаза.