Как и Антипатр, Ирина получила основы хорошего образования от гувернера, а дальше — как и Антипатр, углубилась в мир фантазии, который обнаружила в обширной библиотеке отца. Диапазон ее чтения был несколько иным чем у брата. Она больше увлекалась произведениями изящной литературы. Вторым ее увлечением была музыка, опять-таки благодаря Джонсу, приучившему ее любить игру на фортепьяно. По своему поведению, манерам и такту Ирина ничем не отличалась от барышень аристократических семей, выросших в тепличных гостиных Петербурга и других крупных городов России. Тот факт, что в далеком Новоархангельске, на острове Ситка, приезжие вдруг встречали воспитанную, образованную светскую барышню, поражал их больше всего.

Любили Ирину все — не только ловеласы с приходивших кораблей, но боготворили ее и скромные алеуты и алеутки, не говоря уже о русских промышленных. Даже редкие гости — свирепые колоши с уважением относились к ней, может быть, потому, что знали, — она внучка большого, важного вождя с Кенайского полуострова.

Каждый раз, когда Ирина появлялась в селении, куда она ходила для прогулки или навестить больных, а часто и для того, чтобы помочь детям в преодолении трудностей русской азбуки, у всех становилось радостнее и веселее на душе. Мужчины скидывали шапки и сердечно приветствовали ее, женщины улыбались и долго провожали ее взглядом. Ирина знала, что к ней относятся с уважением и любовью, и, может быть, поэтому, несмотря на свои пятнадцать лет, держала себя с большим достоинством. Можно было подумать, что она была принцесса, дочь владетеля средневекового княжества или замка. Да иностранцы и называли жилище правителя «дворцом Баранова». Она и была принцессой, не только как дочь индейской принцессы, но и как дочь влиятельного и могущественного главного правителя американской колонии Российско-Американской компании, которого гавайский царек называл «королем Севера». Она была «хозяйкой» колонии на Ситке и хозяйкой всех селений на всех островах. И ее все признавали таковой. Но любили и уважали ее не за ее положение, а за ту необыкновенную доброту, теплоту, врожденную тактичность и отзывчивость, которые были неотделимой частью ее характера. Никто никогда не видел ее раздраженной или сердитой… никогда от нее никто не слышал раздраженного или грубого слова. Даже когда ее отец вдруг вскипал и был в ужасном настроении, для Ирины было довольно подойти к нему и положить свою маленькую ручку на его губы, и рычащий лев превращался в смирного ягненка.

Баранов знал, что пришла старость. Авантюра доктора Шеффера на Сандвичевых островах, которая обошлась компании больше чем в двести тысяч рублей, казалось, прибавила с десяток лет к его годам. Вероятно, в первый раз в жизни его обошли, и эта ошибка стоила ему и компании огромных денег. Дело Шеффера теперь было закрыто, но Баранов потерял веру в свою способность выбирать и оценивать людей. Он проклинал день, когда «Суворов» с лейтенантом Лазаревым появился в гавани и оставил ему «подарок» — Шеффера, от которого команда корабля была рада отделаться. Баранов знал, что он постарел и что пора уходить на покой. Эта мысль последнее время неотступно преследовала его — нужно уйти и, наконец, добиться для себя покоя, которого у него никогда не было в Америке. Не знал Баранов насколько близки эти мысли были к действительности, не знал, что в Петербурге правление компании пришло, после возвращения Лазарева, к тому же решению — найти ему преемника. На этот раз колония должна перейти из периода боевого, организационного в период нормальной деловой активности, и для такой деятельности нужны будут не торговцы, а администраторы. Решено было, что следующим правителем будет морской офицер, желательно из тех, кто уже бывал в Новоархангельске.

В середине лета, 22 июля 1817 года, в Новоархангельск неожиданно опять пришел «Суворов» из Кронштадта, но на этот раз под командой лейтенанта Панафидина. В составе экипажа корабля было два лейтенанта — Яновский и Новосильцев, первый из которых вписал свое имя в анналы колонии, но об этом позже…

Баранов был приятно удивлен, когда увидел, что командиром судна не Лазарев, с которым у него были весьма натянутые отношения. С капитаном и офицерами корабля на этот раз установились хорошие отношения, особенно с молодым лейтенантом Яновским, — и не без причины, потому что Баранов приметил, что Яновский глаз не сводил с Ирины.

«Суворов» привез в колонию богатый груз, общей стоимостью больше миллиона рублей.

Вот и еще одна зима подошла. Сильные штормовые ветры возвестили о наступлении ветреной, холодной, дождливой зимы с частыми снегопадами. Смесь снега и дождя сделала дороги непроходимыми, люди вязли в грязи. Они старались больше времени проводить в крепких, теплых избах, где постоянно горели большие поленья дров, поддерживающие тепло в домах. Тяжело приходилось тем, кому необходимо быть на дворе, например часовым у ворот и стен крепости, день и ночь стоявшим на посту. Нелегко было и охотникам регулярно заниматься своим промыслом.

В конце ноября, когда погода действительно стала совершенно невыносимой, в порт вдруг вошел новый компанейский корабль «Кутузов» под командой старого знакомого Баранова капитан-лейтенанта Гагемейстера, когда-то на «Неве» приходившего в Русскую Америку.

Хотя Баранов недолюбливал сухого, педантичного Гагемейстера, все же он спустился к пристани, чтобы лично встретить капитана.

В тот же вечер в «замке» был устроен парадный обед в честь командиров «Суворова» и «Кутузова» и их офицеров. Баранов радостно приветствовал обоих капитанов и особенно своего любимца, лейтенанта Яновского.

— А, Семен Иванович, — затряс он руку Яновскому, — очень, очень рад вас видеть!

Лейтенант Яновский был среднего роста, худощавый, может быть, даже слишком худенький, довольно интересный блондин с длинными вьющимися волосами и серо-синими глазами, настоящий славянин.

Баранову он нравился не только как приятный, симпатичный молодой человек, но еще и потому, что представлял собой полную противоположность Гагемейстеру, сухому, педантичному немцу.

Подошел к Баранову и Гагемейстер и даже произнес неожиданный комплимент:

— Просто поразительно, Александр Андреевич, как изменилось к лучшему это селение по сравнению с тем, что было здесь несколько лет тому назад, во время моего первого посещения Новоархангельска… Куда ни посмотришь, везде новые постройки — мельница, судовая верфь, в гавани несколько кораблей, тогда как прежде это была только пустынная поверхность моря и несколько байдарок на нем.

С еще большим любопытством и восхищением смотрел Гагемейстер на Ирину, с трудом осознавая, в какую привлекательную особу превратился этот угловатый ребенок с непомерно длинными руками и ногами и большими темными глазами.

Обед был устроен по-парадному. Баранов научился сервировать стол, так что и комар носу не подточит. На большом столе — белоснежная скатерть из тонкого полотна, богатое серебро. Все теперь в «замке» было по-иному. Баранов старался поддерживать престиж и достоинство главного правителя колонии.

Позже, однако, после обильных возлияний, которые состояли из хороших французских вин, Баранов не стерпел и позвал своих верных соратников, седовласых промышленных, которым вдоволь предложил водки. У него уже вошло в обычай звать своих соратников во время званых обедов и петь с ними песни и, особенно, свою песню, которую теперь называли «Песней Баранова». Это была та песня, с которой промышленные шли в бой здесь, на горе, чтобы выбить индейцев-колошей из крепости тринадцать лет тому назад.

Баранов вышел на середину комнаты, его окружили старики-промышленные и громко, хотя и не совсем дружно, запели:

Не совсем ладно сложена была песня Барановым, но близка была она сердцу этих людей… людей одного склада и мышления с правителем, вместе с ним испытавших все тягости первых лет в Америке — и холод, и голод, и стрелы индейцев.