— Наша разлука будет недолгой, — обещал им Баранов. — Я сам поеду за вами на Кадьяк, как только смогу. А вы слушайтесь мистера Джонсона и вашего старого друга отца Германа, который будет приходить к вам каждый день.

Дети уехали… Остался позади их чудесный «замок» с большими, чистыми, светлыми комнатами, со всеми их вещами, а впереди… Кадьяк, низкие приземистые избушки, жизнь и самых примитивных условиях и, конечно, никаких удобств. Нет, не хотелось детям ехать на Кадьяк. Единственный человек, с кем им хотелось там увидеться, был отец Герман, предстоящая встреча с которым скрашивала горечь разлуки с отцом. Они уже мысленно представляли себе тихую, неземную улыбку подвижника-инока, его скромную, непритязательную речь и взор этих необыкновенных иконописных глаз. Странно, что о матери они думали меньше всего… к ней они были равнодушны и предстоящая встреча с ней не вызывала никаких эмоций.

Тихим, пустым и безжизненным показался дом Баранову, когда он вернулся к себе вечером в день отъезда Антипатра и Ирины. И в этот вечер Баранов крепко выпил, да так, как не пил многие годы, словно хотел забыться.

И это продолжалось несколько вечеров подряд. Не только отсутствие детей, но и события последних дней тяжело давили на его сознание. Каждый день он мысленно перелистывал страницы событий, вновь переживая страшные дни заговора, и с содроганием думал, что произошло, если бы его не предупредили.

Только с возвращением Кускова из экспедиции вдоль берегов Калифорнии Баранов стал опять прежним Барановым. Энтузиазм Кускова, нашедшего по его словам, подходящие земли для поселения русских недалеко от Сан-Франциско, заразил и его, и он стал поторапливать Кускова, чтобы тот скорее подобрал подходящих людей.

Наступила зима 1809 года. Мокрая, холодная, ветреная. Баранов опять почувствовал, что к нему подбирается старость. С наступлением сырой погоды ревматизм опять стал донимать его. Он как-то вдруг почувствовал, что нет у него прежней энергии, нет прежних сил. Все больше и больше стал он передавать бразды правления в руки Кускова, хотя тот и был сильно занят приготовлениями к новому походу в Калифорнию, чтобы на этот раз прочно обосноваться там.

Баранов решил, что пора ему на покой. Свое дело он сделал, сохранил колонию во время самого трудного периода ее существования — со дня основания до теперешнего благополучия. Пора на покой! В эту зиму он опять послал письмо в правление компании с просьбой заменить его, указывая на наступившую старость и болезни. Тем не менее он с прежним воодушевлением помогал Кускову в его сборах и подборе людей.

— Наша база здесь укреплена, — говорил он, — теперь надо расширяться и идти не на север, а на юг. Нельзя успокаиваться и сидеть на месте… закоснеем… Нужно двигаться… Также как мы сдвинулись с Кадьяка и обосновались на Ситке… время пришло начать строить фактории на юге… там лежит благополучие нашей колонии.

Пришла весна… та необыкновенная, магическая весна, которая бывает только на Севере, с ее журчащими ручьями, пестрым ковром ярких весенних цветов и бесконечными стаями птиц, возвращающихся из далеких южных домов. Бесчисленные стаи гусей и уток прибывали день и ночь и сразу оживили просыпающуюся природу. А как только потеплело, над полями затрепетали крошечные колибри.

Жизнь в Новоархангельске оживилась с прибытием туда из далекого Кронштадта фрегата «Диана» под командой известного путешественника и исследователя капитана Головнина. Каждый день, пока «Диана» стояла в порту, Баранов устраивал обеды и приемы в честь Головнина и офицеров фрегата. Случалось, что Баранов на этих приемах пил не в меру, наверное, по-своему, по-простому, стараясь продемонстрировать удовольствие и гордость, что он принимает таких почетных гостей. Однако педантичный Головнин вынес из всего этого самое неблагоприятное впечатление о Баранове, позже описывая его, как пьяницу и жестокого самодура.

Мало того, считая, что подготовительный период в организации Российско-Американской компании, когда можно было пользоваться услугами людей типа

Баранова, закончен, Головнин рекомендовал правлению, чтобы теперь все операции компании велись людьми образованными, поддерживающими ее в глазах иностранцев престиж. В частности Головнин считал, что если Баранов выйдет в отставку, то на его место было бы желательно прислать офицера военно-морского флота.

Правление компании наконец вняло мольбам Баранова об освобождении его от обязанностей правителя, потому что поздней осенью 1810 года, когда уже чувствовалось приближение промозглой, сырой зимы, получил Баранов известие, что правление решило послать ему замену и что подходящий человек выбран. Это был старый знакомый Баранова, одно время занимавший пост начальника порта Охотска, коллежский асессор Кох. Правление сообщало, что Кох сможет прибыть в Новоархангельск в начале 1811 года.

Казалось, вот и пришел конец службе Баранова, и сможет он наконец удалиться на покой. Он даже решил не перевозить детей обратно, а наоборот — сам думал переселиться на первое время на остров Кадьяк, прежде чем отправиться в обратный путь, домой в Россию, которую он покинул много лет тому назад.

Судьба, однако, решила по-иному. Каждый раз, когда в Петербурге находили наконец приемника Баранову, тот фатально не добирался до места назначения. Так случилось и на этот раз. Только в октябре 1811 года пришел в Новоархангельск бриг «Мария» под командой штурмана Курицына, и Коха на нем не было! Баранов получил письмо, что по пути в Америку Кох остановился в Петропавловске, где заболел и умер 25 января 1811 года. Опять задержка… когда-то теперь правление найдет нового человека на место Коха!

Весной 1811 года Кусков, наконец, собрался опять в плавание, чтобы произвести еще одну рекогносцировку на калифорнийских берегах, прежде чем окончательно выбрать место для селения. Вышел он в плавание на шхуне «Чириков», построенной на верфи в Новоархангельске. Кусков был несказанно счастлив. Давно уже он лелеял мысль о постройке форта в Калифорнии — с того самого дня, как Баранов поделился с ним планами своими и покойного Резанова. Он знал, что основание колонии на юге необходимо для дальнейшего существования и благополучия Новоархангельска. Селение в Калифорнии должно стать продуктовой базой всех колоний компании: не нужно будет привозить провиант из далекой Сибири; а главное, отпадет необходимость зависеть от бытия кораблей из Охотска, которые часто не доходили до места назначения, и колония голодала.

Выйдя из Новоархангельска, Кусков направился прямо в залив Бодега, облюбованный еще в первый его визит. «Чириков» вошел в Бодегу 4 марта. Гавань показалась Кускову идеальной для стоянки кораблей, но он считал, что нужно искать другое место для постройки форта. И снова ему очень понравилось место на высоком берегу к северу от Бодеги, на расстоянии восемнадцати морских миль. Это место впоследствии стало известно под названием «Форт Росс».

— Ну как, — обратился Кусков к капитану Бенземану, — место подходящее?

— Нельзя найти лучшего, — согласился с ним капитан, — видите, вон какой хороший лес стоит… не нужно далеко идти за лесом, строить частокол и избы… Место ровное, годное для пашни и для пастбищ…

Кусков показал рукой на ложбину, где струился ручей:

— Да и вода есть питьевая… сначала будем пользоваться ручьем, а потом и колодец выроем внутри форта — так будет вернее в случае опасности от индейцев… Между прочим, пока мы еще индейцев не видели ни здесь, ни в Бодеге — интересно, куда они девались!.. Наверное, прячутся от нас.

Несмотря на то, что Кусков остановился в выборе места для постройки форта на этом плато, он еще некоторое время плавал на «Чирикове» вдоль берегов Калифорнии. Ему хотелось проверить все бухты и заливы. В конце концов он пришел к убеждению, что лучшего места для постройки форта, чем то, которое он выбрал на север от Бодеги, не найти. Решив, что выбор им сделан, он дал распоряжение капитану Бенземану идти обратно в Новоархангельск, где ему нужно было окончательно договориться с Барановым о том, сколько людей взять с собой и кого именно.