За время его отсутствия, проверка компанейских дел была закончена компанейским бухгалтером, который нашел все в полном порядке — до последней копейки и до последней шкурки. Законченная ревизия явилась полным оправданием Баранова. Все служащие селения вздохнули с облегчением. Люди верили Баранову, знали о его исключительной честности и опасались, что ревизия была ничем иным как попыткой со стороны Гагемейстера опорочить честное имя правителя. А проверять на складах Новоархангельска действительно было что. Хлебников в своем отчете отметил, что несмотря на большое количество мехов, отправленных полгода тому назад на «Суворове», на складах селения все еще находилось товара на солидную сумму в 928 тысяч рублей!

После возвращения корабля «Кутузов» из форта Росс, 3 октября 1818 года состоялась формальная передача дел компании, находившихся в прекрасном состоянии, капитану Гагемейстеру, который немедленно же назначил своим заместителем и временным правителем Русской Америки лейтенанта Яновского, а сам стал срочно готовиться к обратному путешествию в Петербург. Задерживаться ему в Новоархангельске не было смысла, да и торопился он домой, в столицу. Яновский был несказанно рад, что мог на несколько лет остаться в Новоархангельске.

Назначение нового молодого правителя Русской Америки явилось важной вехой в истории этой русской колонии. Закончилась гражданская администрация, сдал дела долголетний правитель — бывший купец, а теперь коллежский советник Баранов, и управление делами перешло в руки морских офицеров. Начиная с конца 1818 года, колония стала управляться не людьми, накопившими опыт в коммерческих делах, а офицерами военно-морского флота, понятия не имевшими в коммерции, и сделавшимися, в сущности, не управляющими делами компании, а правительственными чиновниками, губернаторами новоприобретенных земель. Очевидно, государственные интересы империи требовали этой перемены. Началась новая эра Русской Америки, продолжавшаяся еще сорок девять лет и закончившаяся только с продажей Аляски Соединенным Штатам Америки.

С передачей дел новому правителю был разрушен миф о том, что Баранов накопил миллионы рублей и поместил их на свое имя в банках Бостона. Все, что у Баранова было, это акции компании, данные ему еще Шелиховым.

В первый раз в жизни Баранов почувствовал себя потерянным, никому не нужным человеком. Он не знал, что с собой делать, чем заняться. У него теперь оказалось много свободного времени и это его беспокоило. Рутинные колеса колониальной администрации теперь легко и без затруднений катились по хорошо наезженной дороге… колеса, хорошо смазанные им. Его услуги были больше не нужны. Другой человек, молодой, стал у штурвала — новый кормчий, его зять!

Как бывает обычно с людьми, тяжело работавшими всю жизнь и не замечавшими, как год за годом накапливались за их плечами, Баранов не стал исключением. По годам давно была пора остановиться, а крепкое, жилистое тело, казалось, забыло о времени. Острый ум все еще полностью контролирует физическую работоспособность.

И вдруг такой человек находит себя вне рабочей рутины, оказывается за бортом, один в странной, непонятной пустоте, без работы, без заботы, без ответственности, — и старые годы поспешно выходят наружу, нетерпеливо твердят — «довольно»! И сразу же десять, а то и двадцать лет прибавляется к прожитым, трудовым годам.

То же самое случилось с Барановым. Он вдруг почувствовал себя стариком. Оставшись без работы, он был похож на рыбу, выброшенную на берег. Его всегда живой, острый ум стал сдавать… он стал забывчивым! Дали себя знать вдруг и долгие годы употребления алкоголя.

Конечно, он все еще был бойцом, все еще вдруг закипал энергией, желанием дотошно докопаться до какого-нибудь дела, но эти вспышки быстро проходили, и наступала апатия, вызванная нетактичностью капитана Гагемейстера, так некрасиво, некорректно отстранившего его от дел. В первый раз в жизни Баранов почувствовал свое бессилие и, сидя у себя в кабинете, сжимал кулаки, все еще болезненно переживая оскорбление, нанесенное ему капитаном.

Он не совсем сознавал, что же ему делать на закате лет… Главное, он хотел только спокойствия; спокойно дожить свои дни где-нибудь в Ижиге со своим братом, которого он не видел целую вечность.

В хорошие дни часами сидел он на какой-нибудь скале в далеком конце песчаного берега бухты и следил за оживленной жизнью созданного им порта, того самого порта, который несколько лет тому назад был совершенно пустынным. В те годы нередко на обширной поверхности гавани не видно было ни одного корабля… То были дни, когда жители крохотного селения регулярно страдали от недоедания, голодали, страдали от цинги, умирали как мухи.

Это была та самая гавань, куда однажды вошел корабль с блестящим сановником Резановым… вспомнилась ему поездка Резанова в Калифорнию и возвращение оттуда с трюмами, набитыми доверху хлебом и другими продуктами, вернувшими селение к жизни.

Гавань теперь выглядела по-другому. Не менее десятка больших морских кораблей мерно покачивались на спокойной поверхности бухты, слегка натягивая якорные канаты… корабли под флагами разных стран — России, Соединенных Штатов, Англии…

Поток воспоминаний поглотил мысли Баранова, когда он сидел на камне, пригреваемый лучами солнца. Здесь он четырнадцать лет тому назад высадился со своими промышленными, «ушкуйниками», и с помощью матросов с «Невы» бросился на штурм индейской цитадели. Тут он был свидетелем чудесного роста его нового города — столицы Русской Америки, Новоархангельска, сделавшегося теперь самым крупным портом бассейна Тихого океана. Здесь он со своими соратниками звучно пел свою «Песню Баранова», и в бою, штурмуя крепость индейцев, и в пьяной суматохе редких веселых праздников.

Ирина с Семеном прекрасно понимали, что мучило его, окружали его вниманием, старались развлечь, но… где-то в его душе лопнула струна, и ничто его больше не радовало. Он знал, что должен уехать, убраться подальше от этого места, где все будоражило и томило душу. Ему надо было уехать, но — куда? Вначале думал он вернуться на Кадьяк к своей Аннушке, которой он не видел уже несколько лет, но будет ли там у него покой? Вряд ли… Кадьяк так же, как и Новоархангельск, навевал мысли, воспоминания о тяжелом, но таком дорогом прошлом. Может быть, лучше вернуться в Сибирь, где так давно он начинал свое собственное дело, где быстро разбогател и так же быстро разорился… надо уехать в Сибирь и доживать там свои годы.

Неожиданное возвращение Тараканова и его товарищей на корабле капитана Джонса, после пяти лет пленения в Калифорнии и на Гавайях, всколыхнуло Баранова, и апатию его как ветром сдуло. Он вспомнил своего старого друга, короля Томеа-меа, которого никогда в жизни не видел. Вот куда ему надо поехать — на Сандвичевы острова к королю Томеа-меа! Ни в Бостон, где ему, старому, было не место, не в Сибирь, а на Гавайи, жить там в тиши и спокойствии, в теплом климате, среди пальмовых деревьев!

Ирина с мужем старались отговорить Александра Андреевича от поездки на Сандвичевы острова. Как новый правитель Русской Америки Яновский чувствовал, что решение Баранова переселиться на Сандвичевы острова будет принято с неодобрением как правлением компании, так и правительственными кругами. Слишком жива еще в памяти рана, нанесенная престижу компании авантюрой доктора Шеффера на Гавайях. Лучше было на некоторое время совершенно забыть о существовании Сандвичевых островов с их королями. И тут Баранов заупрямился, как ребенок, заявив, что никуда больше не поедет, как к своему другу королю Томеа-меа. Ирина была в отчаянии.

Спасло положение неожиданное прибытие в гавань шлюпа военно-морского флота «Камчатка» под командой капитана Головнина. Это был тот Головнин, который несколько лет тому назад во время плавания на корабле «Диана» у японских островов был захвачен японцами, мстившими за опустошение японских рыбачьих селений на Сахалине по распоряжению Резанова.