Только на улице Нина вспомнила, что забыла попрощаться с узниками Берхерверга. Хотела было вернуться, даже остановилась, но вдали, на дороге остановилась большая грузовая машина, направлявшаяся в сторону Берлина, и девочки ринулись к ней.

— Попросимся с ними? — быстро сориентировалась Маруся.

Девочки отчаянно замахала руками, но машина и не думала трогаться без них. Одни солдаты остались на своих местах, другие спрыгнули вниз и шмыгнули в кусты по естественной нужде.

— Ребята, возьмите нас с собой, — попросила Нина осторожно, опасаясь услышать «нельзя». Один солдат хитро взглянул на освобожденных узниц с высоты кузова, подмигнул соседу.

— Возьмем?

— А куда? — подыграл ему сидевший рядом солдат. — Берлин посмотреть захотели?

С напускной строгостью посмотрел на девчонок.

— Да!

— Садитесь, — засмеялись бойцы, протянули им руки.

Нина и Маруся, довольные, что оказались в кузове, радостно переглянулись.

Солдаты весело поинтересовались, откуда девушки. Услышав «Смоленщина», несколько человек оживились. Слово было для них родным, и здесь, на чужбине, прокатилось счастливым переполохом.

Грузовик тронулся.

Ветер бил в лицо весенним безрассудным счастьем и так и норовил распустить девчонкам косы. От Лангомарка отделяли уже десятки километров.

Маруся хохотала от беспричинного счастья. Нина всё ещё не верила щекочущей свободе, жадно вдыхала её аромат и не могла надышаться. Свобода пахла вишнями, яблонями, грушами… Нежным, весенним дурманом. По обе стороны дороги на Берлин цвели деревья и так быстро мелькали, что казались облаками.

А широкая дорога напоминала Нине реку, в которую впадают мелкие речушки-ручейки. Впереди к перекрестку на одной из них тянулась вереница лошадей. На бричках, доверху нагруженных утварью, припасами, одеждой, ехали немцы в гражданском. Некоторые шли рядом с ползущими повозками. Сзади скрипели гусеницами русские танки.

Машину тряхнуло. Водитель надавил на тормоз, пропуская вперед длинный караван коней и боевой техники.

Но внезапно один из танков вырвался из строя, как бешеный зверь из стаи, и ринулся на толпу спасавшихся немцев. Ветер подхватил охапки перьев из развороченных танком перин. Похожие на снег белоснежные лодочки опускались в кровавое месиво. Предсмертные хрипы людей и лошадей рассеяли весенний покой…

Нина спрыгнула на землю. В горле застряли рыдания, беззвучно сотрясали грудь, а кровавая картина сквозь плёнку слез утратила страшные очертания.

Девушка бросилась прочь, не думая, куда и зачем бежит. Остановилась было подождать Марусю, но та как будто приросла к борту машины и, замерев от ужаса, продолжала смотреть на происходящее.

Задыхаясь от слёз, Нина побежала обратно по дороге, которая привела её к кровавому перекрёстку, пока не показались вдали большие железные ворота воинской части. За ними высились несколько расположенных недалеко друг от друга зданий.

— Куда? — бодро спросил часовой.

— Я освобожденная. Не знаю, куда мне идти.

— Идите в военно-полевой госпиталь, — показал стоявший на посту солдат кивком головы на большой дом, окруженный палатками. — Там люди нужны: много раненых.

Изнутри здание оказалось похожим на дом Шрайбера, только просторнее.

Даже кухня располагалась там же, где собиралась за обедом семья лесника.

Добрую часть её занимала огромная плита, на которой закипал бак с водой. Нина остановилась на пороге и встретилась взглядом с женщиной в капитанских пагонах со строгим решительным лицом.

Нина повторила ей то, что только что сказала часовому. Капитан деловито осмотрела освобожденную узницу. Одобрительно кивнула:

— Идете помогите солдатам помыть посуду. Палата рядом с кухней. Дайте им по тазу. Тазы возьмите рядом в домике, — распорядилась капитан и показала кивком головы на невысокое строение наподобие вагончика прямо напротив окна.

Зданьице служило складом. Нина взяла в охапку все сложенные неаккуратной стопкой тазы, запоздало сожалея, что не поинтересовалась, сколько именно их нужно.

Торопливо посчитала. Тазов было девять. Нина вернулась с ними на кухню.

Женщины там уже не было. Вода остывала на плите.

Нина наполнила один из тазов и направилась с ним к расположенной рядом с кухней приоткрытой двери, откуда доносились мужские голоса.

Раненые лежали на первом этаже и в палатках.

Нина остановилась на пороге.

— Ребята, кому тазы?

При появлении девушки разговор в палате стих. На вошедшую устремились любопытные взгляды.

На полу посередине палаты высилась гора посуды, которую предстояло перемыть.

— Мне! — поднял вверх забинтованную правую руку совсем ещё молоденький солдат на койке у самой двери.

— А как же рука? — растерялась Нина.

— Можно и намочить повязку, чтобы помыть тарелки с такой девушкой.

Раненый у двери хитро сощурил светло-карие глаза. Нина смущенно улыбнулась.

— Вась, хватит тебе девчонку в краску вгонять, — нахмурился сидевший на кровати у окна боец лет тридцати с перевязанной головой. Нина сразу решила, что, по-видимому, здесь он старший по званию.

Во всяком случае, раненый, к которому он обратился по имени, виновато потупил глаза.

— Каждому неси по тазу, — распорядился боец с перевязанной головой. — И товарищу сержанту, — показал он смеющимся взглядом на Василия, — в первую очередь. Вымоет и левой. Не барышня кисейная.

Нина быстро пересчитала раненых. Семеро. Заняты все плотно составленные в небольшом помещении железные кровати.

Когда Нина поставила последний таз, на пороге возникла женщина-капитан, которая грела воду на кухне. Теперь на ней был белый халат.

— Ну как тут у нас дела? — обратилась она к раненым одновременно ласково и строго. Теперь её лицо, на которое война наложила отпечаток суровости, излучало заботу и мягкость.

— Готов снова взять автомат, товарищ врач! — отрапортовал Василий с теми же озорными интонациями, с какими встретил Нину.

— Предположим, товарищ сержант, автомат Вам больше брать в руки не придётся, — ответила врач в тон. — Война со дня на день окончится. Но, думаю, до свадьбы рана заживет.

Тарелки осторожно, но дружно зазвенели. Все, даже Василий и ещё один раненый с забинтованной рукой взялись за работу. Нина только успевала относить вымытую посуду на кухню.

За хлопотами неожиданно нахлынула ночь. Врач отвела девушке пустовавшую комнатку на первом этаже. Помещение по- казарменному пустовало — кровать, стол и стул. Но, главное, был матрас. И подушка. И одеяло…

… Утром на железной дороге уже ждали отправления составы, в которых раненым предстояло возвращаться в Россию. К обеду палаты и палатки опустели.

Нина провожала взглядом последний грузовик с ранеными. В суматохе никому до неё в этот день не было дело.

«Что стоишь здесь одна?» — услышала Нина над собой высокий хриплый голос.

Девушка вздрогнула, вскинула взгляд и встретилась со светлыми, как жёлуди, весёлыми глазами незнакомого офицера.

— Не знаю, куда идти, — пожала плечами девушка.

— Теперь все не знают, куда идти, — щербато улыбнулся офицер. — А работы вокруг, куда взгляд не кинь.

Для убедительности он даже обвёл рукой пространство вокруг себя.

— Вот оружейный цех, например, — остановилась в воздухе ладонь, указывая на неприметное здание, в котором ремонтировали, смазывали «Катюши», автоматы, пулеметы. — Туда и иди. Подметай железную стружку.

Девушка кивнула. Стружка так стружка.

Веник как будто ждал у входа в цех заботливой руки.

«Будет нам теперь подмога», — будто солнечный зайчик скользнул по лицам мужчин за станками, от которых бойко разлеталось от станков во все стороны железное крошево.

Нина прошлась берёзовым по углам, а вечером, когда цех опустел, ещё раз тщательно вымела помещение и вымыла пол.

У двери девушка оглянулась, полюбовалась чистотой. То, что было тяжелой обязанностью в доме Шрайберов, теперь вдруг стало ответственной и важной работой. Уборка в цехе тоже была важна для Победы.