Рассказ лился весело, легко, только несколько раз прерывался детскими криками со двора. Мальчишки играли в войну, и по тому, как настороженно перекидывались взглядами мужчина и женщина, Нина поняла, что шумная забава не обошлась без их сыновей.

«Вот ведь…» мотала головой время от времени тетя Дуня и «как люди живут», и глаза её расширялись от удивления.

Нина и сама теперь верила с трудом: неужели все это и впрямь было с ней?

А теперь — тишина, покой, благоухание, избы с соломенными крышами и рядом больше нет мамы…

Назад бежать было страшно. Колючие кустарники подстерегали в темноте и царапали ноги. Временами девочке казалось, что вдали воют волки. Она прислушивалась, подставляя лицо прохладным уже порывам вечернего ветра. Звуки, наполнявшие безлюдный путь, вызывали тревогу и грусть и усиливали то гнетущее, что отделяет холодной душной пеленой от пения птиц и красок полей и радуг.

Новые впечатления от новых мест стали уже повседневностью, и тоска по матери снова наполнила душу.

«Ты не одна», — прозвенело вдруг струнами в этой тоске.

Вместо воя волков Нина услышала шелест, показавшийся ей знакомым, хотя все это, конечно, глупости, ведь не могут же быть у деревьев, как у людей, разные голоса… И все же это была та самая ракита…

Девочка едва не споткнулась о её корни и образовалась дереву, как близкому другу.

«Мама, мамочка», — прошептала в шелестящую тишину.

Кто ещё мог быть светом и голосом, исходящим от деревьев?

Боль отпустила.

Нина пошла дальше не спеша. Даже если волки выбегут навстречу, тот же ласковый голос прогонит их обратно в лес.

Сумерки сгущались, но подступавшая ночь уже не пугала. Как будто кто-то невидимый, добрый шел рядом по извилистой тропинке.

От бабушки и тети Кати Нина слышала об ангелах-хранителях и теперь воспоминания о крылатых созданиях, невидимых людям, заставляло забыть даже о волках.

Ощущение, что кто-то из светлого небесного войска готов защитить ее в любую минуту, не отпускало Нину, и когда она через неделю шла к тете Дуне за платьями.

Тетя торжественно разложила на столе обновки. Нина приложила к себе все платья по очереди. Такими красивыми вышли наряды, что и одевать-то их жалко. Разве что на праздник. Серые оказались чуть-чуть великоваты.

— На вырост, — вскинула тетя густые брови.

Зато красное будет в самый раз.

Скорей бы надеть его… Но хозяева не замечали, что гостье не терпится домой.

На столе душисто нежились лепешки и словно поддразнивали: «Так скоро домой не уйдешь».

Дядя Петя налил девочке в блюдце душистого меда.

Тетя Дуня отбирала в сенях для Нины яблочки.

— Вот от нас гостинец, — вручила она племяннице узелок со спелыми ароматными яблочками.

По дороге домой Нину переполняло счастье, простое, ситцевое…

В узелке яблочки так и сочились солнечной радостью, мягко постукивая друг о друга, словно поддразнивая: «Съешь нас». Но останавливало предвкушение трепещущего, радостного… Неторопливо, как всегда, Толик развяжет дома узелок, и всю избу наполнит кисло-сладкий аромат…

Быстро легко шагалось по знакомой дорожке. Вот и старица-ракита раскинулась на полпути, шелестит приветливо и как будто хочет выбраться из земли и спешить вместе с девочкой куда-то, но только мудро уговаривает себя: «Небо везде одно» и продолжает тянуться к небесной алой реке, закатом разлившейся над полями, над лесами и земными стынущими реками.

… Фотографию, единственную в доме дяди Никиты и тети Кати, Нина заметила не сразу. Да и стояла она не на виду — на старом дубовом комоде за самыми красивыми кувшинами, которые хозяйка ставила на стол только по праздникам.

Тетя сняла ее торжественно, задумчиво и как-то особенно долго смотрела на нее и только потом показала племяннице.

— Кто это, Ниночка?

На застекленной фотографии в позолоченной рамке застыли красивые незнакомые люди. На стуле сидела молодая дама в длинном, светлом платье. Рядом, облокотившись на стул, стоял кавалер — стройный, с ухоженной бородкой и такими же аккуратными усами.

Девочка пожала плечами.

— Не знаю.

— Ну как же? — голос тети звучал укоризненно. — Это же твои мама и папа!

Нина внимательно вгляделась в фотографию и непостижимым образом незнакомые лица вдруг обрели родные черты.

— Ой, какие красивые! — обрадовалась девочка.

Черно-белую поверхность уже чуть тронула желтизна.

Папа и мама на фотографии совсем молодые. Потому-то и не узнала Нина родителей сразу. А ведь папа на ней в привычной швейцарской форме, а на маме то самое кремовое платье, что пришлось обменять на картошку.

Нина вздохнула.

— Степан-то, — вздохнула в свою очередь и тетя, — до чего на царя Николая похож.

— На какого царя?

Девочка захлопала ресницами. Она слышала, что Россией раньше правил царь, но теперь о нем словно сговорились не вспоминать.

— На Николая II — раздался с печи голос деда.

Не то от Сережи, не то от Толика Нина слышала, что раньше в России совсем тяжко жилось, пока место царя не занял дедушка Ленин.

— Он был плохим или хорошим? — спросила Нина на всякий случай.

— Ох, — задумалась тетя Катя. — В деревне, Ниночка, что царь, что не царь…

— Ты мне царя не трожь! Ишь ты… — заворочался на печи Илья Кузьмич. Глухое ворчание деда оборвалось сухим кашлем.

Тетя Катя виновато замолчала.

— Много рассуждать, смотрю, вы нынче стали, — откашлявшись, продолжил Илья Кузьмич. — Что ж это за жизнь такая пошла, что церкви ломают! Разве ж было такое раньше?

Нина пристало посмотрела на молодого отца. Серьезный взгляд его стал еще строже с годами, а уверенность, сквозившая в полной молчаливого достоинства позе, теперь испарилась куда-то…

С тех пор Нина часто просила тетю показать фотографию. Подолгу рассматривала ее, вглядываясь в каждую деталь — большую вазу с цветами на полу, резные ножки стула…

Фотография завораживала, как будто приоткрывала дверь в прошлое. Но расспрашивать о том времени отца Нина почему-то не решалась…

Осень уже обещала: «Я скоро приду! Позолочу и лес, и сад, и одинокие деревья!»

За оврагом в лесу в густой траве то тут, то там проглядывали влажные шляпки свинушек. Собирать их — одно удовольствие. Это не щавель, который рви да рви себе, пока не устанешь. Гриб, чтобы найти, потрудиться надо. Целыми днями ребята со всей деревни аукали по лесу с лукошками да спорили потом, кто больше грибов нашел, да у кого грибы больше.

А вечерами Катерина варила-жарила грибы. Дети с нетерпением вдыхали пропахший лесом и летом дым. Есть ли что на свете вкуснее свинушек? А уж если вечерком да на свежем воздухе…

Степан радовался, глядя на детей. И сын, и дочка заметно загорели, на щеках их появился румянец. Сеновал — это тебе не каменные стены!

Только одно беспокоило Степана. Июнь, а за ним и июль пролетели быстро.

В августе вода уж в реках стынет, а там и не заметишь, как птицы на юг соберутся.

Да и старший брат все задумчивее становится с приближением осени.

— Баба тебе нужна, Степан, — качал головой Никита. — Вот хоть Ефросинья… Тоже мужа схоронила год назад.

От глаз Никиты не укрылось, что с тем пор, как Степан приехал в деревню, клетчатая красно-белая юбка соседки как-то слишком уж часто замельтешила у его дома. Вот только младший брат ни разу и не взглянул в сторону румяной широкоплечей Ефросиньи.

— Да разве ж заменит мне кто Наталью! — горячился Степан.

— Тебе-то, может, и не заменит. Да дети у тебя еще маленькие. А у Фроськи сын и дочка — твоим ровесники. Вдвоем-то легче ребятишек растить. Да и баба она деловая, крепкая. А что не красавица, так с лица воду не пить.