Дождя давно не было, и в солнечных лучах искрились пылинки.

Валя то жмурилась, подставляя солнышку веснушки, то прошивала окрестность взглядом.

Дорога привела в огромную деревню, вернее, теперь она почти вся осела обуглившимися развалинами, уже не тлевшими, но ещё исходившими дымом.

Валя замедлила шаг, и лицо её стало сосредоточенной маской. Резким движением отстранила Нину за спину.

— Ты слышала? — прошептала, зависнув на цыпочках в воздухе, Валентина.

Нина остановилась, замерла.

Ничего. Тишина и запах гари.

Валентина махнула рукой, молча приглашая следовать за ней. Нина старалась так же неслышно и быстро продвигаться по пепелищу, как товарищ сержант. Некстати подумалось о том, что жалко туфель из Черного замка. Ещё несколько шагав, и стали совсем черными. А Вале нипочем — её армейские ботинки не такого натерпелись.

…Уцелевшие окраины недружелюбно смотрели на непрошеных гостий выбитыми окнами и сошедшими с петель дверей. Собаки, как по команде, зашлись лаем.

— А ну пошли, не до вас, — потрепала Валя по шерсти самых любопытных из своры, подошедших совсем близко.

— Как волки! Сколько их! — испугалась было Нина голодных животных, но вспомнила, что питомцы Шрайбера никогда ее не трогали, и успокоилась. Собак было шесть.

— Видно, кормит их кто-то, — оценила ситуацию Валя и нырнула, как в норку, в одну недружелюбно распахнутую дверь. Нина последовала за ней. Дом встретил мрачной тишиной и открытыми шкафами, разбитой посудой и опрокинутыми стульями…

— Вряд ли найдем здесь что-нибудь, — зашагала Валя по комнатам. — Если только в сарае…

Из маленького строения во дворе доносилось кудахтанье.

Но яиц не оказалось и там. Только пара всполошившихся куриц.

— Есть куры, есть и яйца! — не оставляла упрямой надежды Валя.

Куры обнаружились кое-где и в других сарайчиках, тощие, насмерть перепуганные, и все-таки они были.

Но половина домов уже осталась позади, а в соломе, измятой наседками, только птичий помет, как насмешка.

— Кто-то, наверняка, в этой деревне…

Валентина не окончила фразу. Ответом на не заданный вопрос в двери возникла старая немка.

Она держалась бодро, хотя и опиралась о дверной косяк. Обесцвеченные временем глаза на худом лице с обвисшей кожей молча требовали «уходите».

Но раненым нужны были яйца.

— Нам нужны яйца. Яйца, — повторила Нина по-немецки.

Поняв, что от нее хотят, немка замерла на секунду от возмущения, раздувая ноздри от праведного гнева, и вдруг истошно закричала, замахала руками, загрозила сухонькими кулачками.

— Geht weg, Tiere! Нет, не отдам! Убирайтесь, звери! Geht weg aus unserem Dorf!

Валентина уже не сомневалась, что яйца в деревне есть, и по тревожному взгляду старухи, направленному на чердак догадалась, где они.

Та только охнуть успела, когда старший сержант метнулась мимо неё к деревянной лестнице, которая вела к вожделенным запасам.

Нина устремилась следом. Спохватившись, старуха вцепилась девушке в локоть. Хватка оказалась неожиданно сильной для такого тщедушного тела, и, пытаясь высвободиться, Нина рванула что было силы вперед к лестнице, увлекая за собой немку. Старуха разжала кулачок и упала вперед торсом, оказавшись на коленях.

Немка жалобно охала, и Нина так и осталась растерянно стоять внизу, перед лестницей, пока с потолка не свесилась довольная веснушчатая мордашка, а потом и не нарисовалась вся Валя целиком, победно сжимавшая заветную корзинку в руке.

— Десятков семь, не меньше! — приподняла её, будто взвешивая.

Осторожно сжимая добычу, резвой молодой кошкой в несколько прыжков соскочила вниз.

— Вот ведь хитрюга, в самый угол запрятала и скатертью накрыла, — пожаловалась на хозяйку, не сумевшую или не захотевшую покинуть деревню старший сержант. Весело кивнула младшей подруге. — Пойдем!

Но — не тут-то было — крепкая старуха успела подняться и приготовиться к новому нападению.

— Nein, ich gebe es nicht! — вцепилась она в корзину. — Geht weg, Tiere! Geht weg aus unserem Dorf!

Нет, не отдам! Убирайтесь, звери! Прочь из нашей деревни!

Валя молча достала из кобуры револьвер, показала оружие упрямой и та, кусая губы, замолчала, бессильно моргая ненавидящими глазами вслед уносящим припасы.

В госпиталь только что привезли раненых с передовой.

Товарищ капитан, спешившая с инструментами в операционную, едва не сбила с ног Валентину.

— Петрушу убили, — коротко сообщила на ходу.

— Петрушу? Убили? — слабым эхом отозвалась Валя. — Да как же так? Да как же…

Не вскрикнула даже. Качнулась только. Нина поспешила поддержить, но Валя устояла на ногах. Будто саваном, затянулись бледностью, заострились черты лица Валентины, а рука Невидимой стерла улыбку с веснушчатого лица.

Наклонившись над раненым в грудь солдатом, напряженно прислушивался к пульсу Владимир Петрович.

— Инструменты и спирт, — уловил он биение жизни в слабеющем теле.

Товарищ капитан уже приготовила бинты.

— А мы с Анатолием в театр вчера ездили, живую Шульженко видела. Ты слышала бы. Соловей и соловей, — Манечка закатила глаза, глубоко и с наслаждением вздохнула и старательно вывела грудным не поставленным голосом: «Валенки, валенки, не подшиты, стареньки…»

— В сам Берлин? — оторвала Нина взгляд от намыленной тарелки и с любопытством смотрела на новую подругу с таким же неугомонным характером и пушистыми ресницами, как у нее самой. Глаза Манечки так и лучились синей радостью, и, если бы не навсегда застывший в них испуг, можно было бы подумать, что они не видели войны.

Девушки были знакомы всего несколько дней, с того момента, как оказались на одной мойке на кухне Днепропетровской флотилии, откуда им и предстояло возвращаться в Россию. В том, что мыть в Германии посуду им осталось считанные дни, обе ничуть не сомневались.

Домой! В Россию!

Германия, разгромленная, но сытая, тихая и уютная, уже не так радовала охватившей ее эйфорией свободы. Хотелось назад, в Россию. Разгромленную, голодную, измученную боями, но такую родную. И там тоже скоро все будет так же хорошо, как сейчас здесь, в Германии. Ведь мы победили в войне.

На восток отходили первые эшелоны. В Россию! В Россию!

Их провожали счастливыми и чуть завистливыми взглядами. А глаза у отъезжавших искрились радостью.

Одни ехали с комфортом в пассажирских вагонах. Другие — с ветерком в товарняках. Но что такое сквозняк для Солдата, дошедшего под дождями, под снегами до Берлина?

В Россию! Там — счастливые слезы встреч, там — горячие руки любимых, там — новая мирная жизнь.

Здесь, в Германии, не было ни в чем недостатка, а каждый новый день был продолжением Дня Победы. Победители праздновали мир.

Смех и песни наполняли разоренные улицы. Здесь было весело, но здесь все было чужим.

— Столько было народу. Наши офицеры, такие красивые, один другого лучше, а Анатолий, конечно, лучше всех, — продолжала щебетать. — Театр такой красивый, хоть и обгорел, на окраине Берлина. Мы на пороге постояли. Ближе не протолкнуться. А как бы ещё раз туда хотелось.

— А мне бы хотелось Берлин посмотреть, — вздохнула Нина и принялась усерднее намыливать тарелку.

— А может, — сощурились от озорной мысли большие синие глаза. — Сейчас домоем, и быстренько на попутных машинах, и сразу обратно…

Одобрительным взглядом Нина утвердила нехитрый план Манечки.

— Никто не узнает, — продолжала синеглазая заговорщицким тоном. — Мы туда и назад.

Нина опустила глаза. Ни она, ни Манечка толком не знали даже приблизительно, сколько займет это «туда и назад». А Совесть, неподкупная, как веснушчатая Валентина, говорила, что много, и что фронту нужны рабочие руки. «Но войне-то конец», — возражала поселившаяся в цветущих садах, опадающих уже теплым бело-розовым снегом Свобода.

Спорить с ней было бесполезно, ведь она закралась под самое сердце и пела там, плутовка, что впереди огромная-огромная жизнь — океан её, и вода в нём — счастье.