Наталья грустно улыбнулась и покачала головой, как бы соглашаясь с дочерью.

От этого молчаливого согласия Нина почувствовала, как горячей лавиной к глазам подступает жалость.

— Ну же, что случилось? Не плачь, не плачь, — вытирала Наталья слезы дочери. — Ты же не плакса? Правда, ведь, не плакса?

Девочке стало стыдно, что мама уговаривает ее, как маленькую. Только как быть, если слезы сами подкатываются откуда-то, наверное, из сердца, к глазам, и удержать их уже не возможно. Нет, конечно же, она не плакса. Она уже взрослая. А взрослые не плачут. Ведь не плачут же мама и папа. Хотя и им не весело. Мама становится все печальнее и печальнее, а папа часто повторяет, что на душе у него скребут какие-то кошки. Наверное, они приходят в душу вместе с осенью…

Невидимые кошки оказались белыми и гладкими, как будто их намочило дождем. Они все время ластились к ногам. Они не хотели играть даже в мячик.

Белые кошки протяжно мяукали, пружинисто запрыгивали на подоконник и становились черными кошками.

Черные кошки скребли когтями по стеклу. Черные кошки с визгом качались на лампочке, и от этого в комнате становилось темно и страшно.

…Кошки приходили во сне все чаще и чаще.

Наталья медленно сгорала. Таяла, как свеча. Вместе с кашлем горлом выходила кровь.

— Ничего, пройдет, — слабо улыбалась она. Просто простудилась.

И Степан, утопая в отчаянии, жадно хватал, как воздух, эту надежду. Пройдет, конечно, пройдет. Простуда обычно проходит.

Но кашель становился все сильней, и глухой октябрьской ночью, когда Наталье было особенно плохо, Степан выбежал из дома и вернулся с худощавым молодым человеком в очках и белом халате. Понизив голос, врач коротко изрек: «Туберкулез».

Чахотка. Страшное слово нависло над семьей, как топор палача.

Страшное слово, как приговор.

Но это не приговор. Были же случаи, когда выздоравливали даже самые безнадежные больные.

Степан ходил с женой по врачам, жадно вызнавал все, что можно было узнать, о невидимом враге, уносившим по капле жизнь Натальи.

Невидимый враг, как языческий идол, требовал жертв. На лекарства нужны были деньги, и их все меньше оставалось на еду и совсем не хватало на оплату жилья.

И в конце ноября промозглым вечером гнетущую тишину нарушил короткий стук в дверь.

На пороге неловко переминался с ноги на ногу комендант Петр Кузьмич, мужчина лет пятидесяти с решительным карим взглядом и плотно сжатыми губами.

Степан задумчиво размачивал в жидком чае сухарь.

— Проходи, Кузьмич, к столу, — махнул хозяин рукой Петру, но тот не решался принять приглашение, как будто оно могло помешать выполнить хоть и нелегкую, но необходимую миссию, с которой он пришел.

— Вот что, Игнатьич, — начал комендант издалека. — Жалко мне тебя и семью твою, но так будет лучше, ты и сам подумай…

— Да говори, не томи, Кузьмич, — дрогнуло лицо Степана.

— Придется вам, Степан, в комнату поменьше переехать… Все не так накладно…

Петр Кузьмич вздохнул и неловко попятился за дверь. Он исполнил свой гражданский долг, но почему-то в душе, как на улице, рыдал, плевался листьями ноябрь…

В комнате на первом этаже смотрели на улицу два таких же окна, как в комнате с кремовыми шторами. Но угловое помещение словно грозило какой-то невидимой опасностью. Она присутствовала во всем — и в покосившемся полу, и в запахе сырости, казавшимся духом самой пустоты. В осевшем уголке Пассажа давно никто не жил.

Одно окно неуклюже упиралось в каменную стену, бельмом преграждавшей путь свету, и комната казалась одноглазой.

В другое — сквозь прорези в прошлогодней «Правде» равнодушно заглядывала еще одна беспечная казанская весна.

Нина никак не могла привыкнуть к новой комнате. Она была чужой и мрачной.

Тени от закрывавших стекло газет, в которых заботливая рука Натальи прорезала ажурные узоры, ложились на пол тусклым кружевом, похожим одновременно на паутину и снежинки.

По утрам Нина открывала глаза, и в голове пульсировало сквозь сон одно и то же: «Где я?». Новая комната как будто была продолжением ночного кошмара, и, казалось, достаточно ущипнуть себя посильнее, и вновь сквозь кремовые шторы польется свет в большие окна.

Но кремовых штор не было. Как непозволительную роскошь, Степан отнес их на базар.

А потом Нине стала казаться сном та другая светлая комната. Может быть, они, и правда, всегда жили в этой тусклой коморке?

Окно выходило на Черное озеро.

Некогда глубокое и широкое, теперь оно наполовину высохло. Но раньше, когда здесь темнела вода, на этом месте не было качелей и каруселей, собиравших мальчишек и девчонок со всей Казани.

Зимой на Черном озере теперь устраивали каток для ребятни.

Нина кататься не умела, но часто бегала туда смотреть, как скользят по льду мальчишки и девчонки постарше. Да и коньков у нее не было.

Зато была подруга Галочка, с которой было весело кататься по льду просто так.

— Вот бы мне фея принесла коньки на Новый год… — мечтала Нина морозным утром, когда взрослых поглотила уже предпраздничная суета, а ели на улицах города важно покачивали шарами и фонариками.

— Какая фея? — фыркнула Галочка. — Подарки носит Дед Мороз. Но мне пока что, сколько не прошу его, ничего не принес! Хоть бы мороженое!..

— А может, ты просила плохо?.. — неуверенно предположила Нина.

Галочка оттолкнулась и засеменила по льду в больших, на вырост сапогах.

Нина бросилась ее догонять.

В веселой суматохе она уже забыла о недавнем своем желании. В самом деле, зачем коньки, если итак можно играть по льду в догонялки?

Мимо стрелой пронеслась на коньках красивая девочка, смутно кого-то напомнившая Нине. Из-под голубой шапочки выбились белокурые пряди и падали на разрумянившиеся щеки.

Конечно, девочка похожа на Розу… И на кого-то еще… Это было давно… очень давно, так давно, что кажется, этого не было… Там пахло апельсинами и кофе… И там была огромная ёлка.

Нина хотела окликнуть девочку, но не вспомнила, как ее зовут.

— А я и не хочу коньки! — раздосадовано посмотрела вслед белокурой незнакомке Галочка. — Лучше попрошу санки у Деда Мороза!

— А я… — Нина задумалась на секунду, засмотрелась на снежинку, как будто та в своем холодном белоснежном спокойствии могла подсказать девочке самое заветное желание.

Снежинка опустилась Нине на ладонь и стала каплей.

— Дедушка Мороз, — зашептала девочка капле. — Я хочу увидеть Сережу. Слышишь? Я хочу поскорее увидеть его!

Кто-то невидимый и добрый исполнил желание Нины еще до того, как все часы торжественно и празднично отсчитали начало нового года.

Кто-то невидимый и добрый прошептал Нине на ухо: «Иди на Черное озеро», хотя без Галочки идти на каток не хотелось. Подруга не только не получила желанные санки, но и подхватила простуду и теперь лежала дома с температурой.

А смотреть одной, как другие катаются на коньках и без них, было совсем не весело. Нина стояла в стороне и хотела уже возвращаться домой, но вдруг в скользящей- падающей толпе мелькнули родные глаза-угольки.

Крик радости застыл в горле Нины. Она боялась, что так и не сможет позвать брата, и он снова надолго пропадет из виду, но Сережа уже сам заметил сестру.

Старший брат ловко и мягко остановится возле Нины. На коньках он казался выше и совсем взрослым.

— Ниночка! — обрадовался Сережа.

— Ой, Сережа! — от радости девочка не знала, что сказать брату.

А ведь он не знает ничего! Ни о Галочке, ни о темной комнате без штор, ни о том, как растаяла снежинка, а Дед Мороз исполнил желание.

— Какие у тебя коньки красивые! — только и нашла, что сказать Нина.

— Правда, красивые?

Сережа покрутился на одной ноге перед сестренкой. Остановился, медленно объехал Нину.