— Tak nazywała się Polska królowa. Так звали польскую королеву, — тихо подошел сзади Феликс.

Нина понимающе кивнула, как будто ей были знакомы имена всех польских королей. Но она согласилась скорее с интонацией отца, чем со смыслом сказанного им, который поняла лишь приблизительно.

А в голосе Феликса отчетливо звучало: «Ведь, правда, моя дочь — самая прелестная малышка на планете?»

Стефа покормила крошку и принялась ее укачивать.

Нина обвела взглядом комнату. И только теперь обратила внимание, что она наполовину забита аккуратно завязанными узлами и тщательно упакованными коробками. По-видимому, все это добро, собранное со всей деревни было приданым малышки, и Стефа и Феликс собирались забрать его с собой.

— Стефа, как же ты повезешь все это в Польшу? — удивилась Нина.

— Feliks złapie dwóch koni, — деловито пояснила Стефа. — Załadujemy wszystko na bryczkę, a z tyłu przywiążemy samą tłustą krowę I tak pojedziemy do Polski.

Феликс поймает два коня- Сзади привяжем самую жирную корову.

Корова уже паслась во дворе. Стефе нужна была молочная пища. Не было в округе недостатка и в конях. Осталось дождаться, когда стихнут бои.

Нина перевела удивленный взгляд со Стефы на Феликса.

Лысеющий холостяк смотрел на женщину с его ребенком на руках, восхищенный ее сообразительностью и предприимчивостью. Он, наконец, нашел свою королеву. И пусть она неблагородного происхождения. (Кого сейчас в лихие годы рождения это волнует!) Зато она красивая, веселая и умная. И у нее стройные бедра, упругие, округлые икры и тонкая, как у француженки, щиколотка. Ах, эти ножки!

…Дядя Ваня громко, залихватски выдохнул воздух. Опрокинул стопку, вытер рукавом усы и пьяно заблестел глазами.

Неожиданно спирт превратил обычно сдержанного и чуть ворчливого дядю Ваню в болтуна.

Нина с интересом наблюдала за происходящей метаморфозой.

Почему-то вспомнилось вдруг слышанное где-то «что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». А на уме и языке у старого солдата было только одно.

— Все вокруг вроде и такое же — то же небо, те же деревья, — бросал дядя Ваня в окно пьяные взгляды. — И все чужое, Ниночка. Чужое. Даже солнце светит как будто по-другому.

Солнце пьяно жмурилось, метая лучи. Клонилось к закату.

— Эх, Ниночка, — вздыхал дядя Ваня. — Я вот все смотрю на тебя да деток своих вспоминаю. Дочка у меня такая, как ты, в России на Брянщине осталась. И два сыночка. И жена. Устиньюшка. Все думаю, как они там? Живы ли?

Нина понимающе кивала. И ей нетерпелось поскорее в Козарь, узнать, что там с братьями.

— Ну ничего! — подбадривал себя и Нину дядя Ваня. — Недолго уже ждать осталось. Скоро, скоро победа будет за нами. Скоро, Ниночка. В Россию поедем.

Украинки зашли шумной гурьбой. Смехом своим развеяли светлую, ностальгическую меланхолию дяди Вани.

— Что это вы приуныли? — с вызовом сверкнула Валя зрачками-вишнями. — Скоро войны конец, а вы грустите!

Валентина перевела взгляд на стол и заметила фляжку и пустую стопку:

— О, да у вас здесь и выпить есть.

Девушки обступили стол, загремели стопками.

— А ты что не пьешь? — Валя опрокинула вторую стопку, и острый взгляд хохлушки остановился на Нине. Она стояла у окна и с интересом наблюдала за суетой вокруг стола.

— Иди-ка сюда, — строго, как учительница в школе, поманила Валя.

Нина подошла к столу.

Валя налила стопку и ей.

Нина осторожно поднесла емкость к губам.

В нос ударил острый запах спирта.

Девушка поставила стопку на стол.

— Не хочу.

— Ты сначала попробуй, а потом говори: «Не хочу».

— Хотите пить — пейте, а девчонку спаивать нечего, — стрельнул глазами в Валентину дядя Ваня. — Мала еще спирт стопками пить.

— Ой, дядя Ваня, — начала было Валентина и махнула рукой. — Ну вас!

Валентина быстро захмелела, расплылась пышной грудью по столу. Подперла подбородок руками и затянула свою любимую:

— Распряга-айте, хлопцы, кони.

Подруги подхватили песню.

О Нине забыли. Летние легкие сумерки обернулись неожиданно густым мраком, и она собралась было незаметно подняться наверх и лечь спать, как за окном раздался конский топот, а вскоре послышались мужские голоса.

— Эй, кто есть в доме, открывайте, — забарабанили в дверь.

— Как спирт на столе, так гости на порог, — притворно проворчала Валентина и, неожиданно легко вспорхнув из-за стола, поспешила к двери.

В комнату ввалилось человек пятнадцать в черных пилотках, отличавших кавалеристов.

За длинным дубовым столом сразу стало весело и тесно.

Самая хозяйственная из подруг Людмила быстро нарезала сала и хлеба. Нож только мелькал в ее ловких руках.

— О, да здесь и выпить есть, — потер рука об руку высокий наездник не старше тридцати, но с сединой на висках.

— А какие красавицы, — многозначительно посмотрел на Валентину рыжий офицер лет сорока.

Нина стояла у окна, раздумывая, идти все-таки наверх или сесть за стол.

Спать как-то сразу расхотелось.

Ещё раз девушка рассеянно обвела глазами длинный деревянный стол и спотыкнулась о жгучий взгляд, жадно сопровождавший каждое её движение.

Такие глаза, жаркие, как июльская ночь, как будто живущие на лице какой-то особой жизнью, могут быть только у цыган. В их бездне и звон гитары, и дым костра, и ржание коней в черной ночи с рассыпанными по небу крупными-крупными звездами, и беспредельная свобода, и безысходная тоска, мятущаяся между небом и землей.

Обжигающий взгляд встретился с рассеянным взглядом девушки.

— Садись со мной в карты играть, — молодой цыган, сверкая глазами, достал из-за пазухи засаленную, видавшую виды на войне колоду.

Увидев карты, к цыгану подсел пожилой кавалерист.

Цыган принялся сосредоточенно метать карты.

— Раздавай и мне, сынок, — опустился на стул рядом с Ниной дядя Ваня.

Несколько секунд цыган пристально изучал свои шесть карт, оценивающе обвел своими черными-пречерными глазищами всю четверку, задержав взгляд на Нине.

Цыган играл азартно, глаза его сверкали то угрожающе, то страстно.

Нина время от времени случайно ловили на себе этот взгляд, который, как вор, хочет забраться в самую душу.

В «дураках» остался дядя Ваня. Вдобавок ко всему пожилой кавалерист наградил его двумя шестерками-погонами.

Цыган принялся раздавать карты по новой и снова будто невзначай обжег девушку своим взглядом, в котором, казалось, металось черное пламя.

В основании колоды лежал червенный туз. Червенный король достался Нине, но от беспокойного взгляда цыгана, в котором сквозило что-то неприятное, у девушки, совершено пропало желание играть.

Девушка положила свои карты на стол.

— Все. Не хочу больше играть.

Пожилой кавалерист перевел взгляд с короля червей на девушку, понимающе усмехнулся, опытным взглядом оценив ситуацию.

— Тебя как зовут-то? — спросил он все с той же доброй насмешкой в серых глазах, в которых отгорели, отбушевали страсти.

— Нина…

— Ниночка, посмотри-ка направо, — лукаво прищурился пожилой кавалерист.

Нина повернула голову туда, куда указывал кавалерист лукавым взглядом.

Молодой большеглазый паренек с мелкими тугими кудрыми смотрел на неё и улыбался.

— Эх, хлопец-то какой! — подмигнул девушке пожилой кавалерист. — Вот куда бы ты лучше смотрела!

Слова старшего сослуживца подействовали на молодого кавалериста ободряюще. Молча он подвинул стул к играющим.

— Это где ты столько орденов нахватал, старшина? — восхищенно окинул взглядом парня дядя Ваня.

На груди молодого кавалериста горели пять орденов.

— Было дело, — скромно опустил он глаза.

— Молодец, парень, — остался доволен ответом дядя Ваня. — Люблю таких. Ты сам-то откуда?

— С Кубани.

— Казак, значит… Как звать-то тебя?

— Володя Барбашов, — запоздало протянул руку казак.