— Иван Егорович.

Цыган сгреб в кучу карты со стола и принялся тасовать их по новой, продолжая поглядывать на Нину.

Володя Барбашов, поощренный словами старшего сослуживца, подсел к играющим.

Нина и не заметила, как снова втянулась в игру.

Глаза цыгана все больше темнели. Брови, как тучи, нависли над глищами. Всё неистовей он метал карты. Так и разлетались из-под его набитой руки Дамы, Тузы, Короли…

— Пойдем, поговорим, — скромно улыбнулся Володька Нине и встал из-за стола, приглашая взглядом девушку следовать за собой.

Парень опустился на широкую лестницу, ведущую на второй этаж. Нина села рядом, и ей показалось, что, пожалуй, слишком близко, и она очуть заметно отодвинулась. Но от Володи не ускользнуло ее недоверчивое движение, и он улыбнулся поминающее и даже, скорее, одобрительно.

Ему нравились скромные девушки. А в его новой знакомой был при этом тот же задор в глазах, что и у их казацких девчонок.

Очень скоро Нина и сама поняла, что Володя не сделает ни малейшей попытки ни обнять, ни поцеловать ее.

Красивый кудрявый паренек ей нравился, но сердце ее еще не остыло от воспоминаний о черноглазом бойце, который попросил ее пришить ему пуговицу перед тем, как вернуться на фронт.

Кто знает, если бы не черные глаза Михаила, может быть, и забилось бы сердечко сильнее от робкого и в то же время уверенного взгляда и непокорных кудрей донского казака.

Скоро Нина знала уже о своем новом знакомом почти все. Под Ростовом его ждала большая семья — мать и пятеро младших сестер. Отец у Володи погиб двенадцать лет назад, и с тех пор на кого, как ни на старшего сына, надеяться матери?

Но пришлось и ему оставить семью. Кому, как ни ему, двадцатилетнему казаку, гнать немцев назад до Берлина?

Володя рассказывал свою историю, смущаясь, сбивчиво, но Нине было приятно слушать скромного красивого паренька. Это была речь зрелого, сильного мужчины, много пережившего за свои двадцать четыре года.

— Вот… Галка всю войну со мной прошла, — смущенно улыбнулся казак. — Я два раза ранен был, а она ни разу. Сколько раз меня от пули спасала.

— Галка? — удивилась Нина, решив, что речь идет о девушке.

— Кобыла моя. Вороная. Черная-черная, ночью ее и не видно. Потому и Галкой назвали.

— А-а… А я подумала твою невесту так зовут, — улыбнулась девушка в темноту.

— Нет у меня невесты… — как-то слишком грустно ответил. — Была у меня девчонка одна. Ещё до войны. За другого вышла…

«Может, и к лучшему», — помолчав, еще тише добавил Володя.

Где-то заговорщицки заскрипели пружины, захрапел дядя Ваня, а Нина и Володя все сидели и разговаривали.

Цыган себе подруги не нашёл и прошел мимо лесницы с подчеркнутым равнодушием, больше походившим на вызов, и не удержался от того, чтобы не метнуть в девушку короткий свирепый взгляд.

Казак уже рассказал о своей жизни даже то, что мог бы рассказать только очень близкому другу. Опасность, всё ещё сновавшая вокруг, как призрак войны, сближала.

Володя осторожно и неуверенно взял руку девушки в свою шершавую теплую ладонь.

Нине было слегка неловко оттого, что она, явно, очень нравилась этому красивому парню. Очень. Намного больше, чем он нравился ей. Конечно, Володя красивый парень и, сразу видно, добрый. Но ведь она-то любит Михаила. И позволить Володе держать ее руку в своей казалось Нине почти предательством. И все-таки прикосновение Володи было таким неподдельно целомудренным, а все в поведении парня говорило о таком уважении к ней, что она не посмела отдернуть ладонь.

Только тихо, неуверенно сказала: «Наверное, пора спать».

— Да, уже поздно, — неохотно согласился Володя, нехотя он отпустил руку девушки.

— До завтра.

— До завтра, — улыбнулась она на прощание.

… Утро разбудило Нину конским топотом.

От долгого полуночного разговора с Володей на душе осталось приятное тепло.

«Хороший парень», — солнечным зайчиком метнулось в мыслях, но тут же потонуло в беспокойстве: «Жив ли Михаил? Увидятся ли они снова?»

На днях Нина слышала, как Валя и Галя говорили между собой, что офицерам нельзя теперь будет жениться на узницах. Почему-то от этих слов на душе у Нины стало пасмурно. Правда ли это? И даже если правда, то почему это так ее расстроило, ведь Михаил же не обещал на ней жениться. И все-таки… почему он офицер!

То, что Володя тоже офицер девушку совершенно не тревожило.

Резко и грубо Нина взбила подушку, как будто она была виновата в ее грустном неведении о судьбе любимого, и сонная, расстроенная вышла из комнаты.

Гости успели уже позавтракать и с улицы доносились голоса. Кони нетерпеливо били копытами. Казаки весело прощались с мимолетными подругами.

Володя стоял на крыльце, задумчиво смотрел вдаль и мял в руках пилотку.

Наконец, взгляд его, желтовато-коричневый, бархатистый, как узор на крыльях бабочки, нашел свое место на лице Нины. Улыбка придала почти девичью мягкость чуть упрямым чертам лица казака.

Нина улыбнулась в ответ. Улыбка вышла теплой, дружеской, но ничего не обещала. Но Володя вздохнул радостно. Именно такой улыбки он и ждал в ответ.

— Нина… — начал Володя тихо.

— Да, — отозвалась девушка и чуть наклонила голову набок.

Володя уперся взглядом в пилотку, которую все так же сосредоточенно теребил в руках.

— Хорошая ты девочка… скромная…

Он, явно, не знал, что сказать. И неловкие слова были лишь слабым отражением того, что тревожило душу и ждало изъяснения.

Нина кивнула, поняв недосказанное, еще не совсем созревшее, чтобы быть высказанным.

В порыве благодарности и нежности Володя протянул девушке пилотку.

Вынул из кармана гимнастерки новенький блокнот в кожаном переплете и немецкую авторучку.

Глаза Володи стали еще бархатистее, еще глубже.

Он торопливо вырвал листок из блокнота и быстро, размашисто написал адрес.

— Здесь тебя всегда будут ждать, — уверенно пообещал Володя. — Я напишу матери о тебе.

Нина хотела было возразить, но в голосе Володи звучала такая искренняя забота, что она не посмела.

— Спасибо…

Володя быстро снял с руки большие немецкие часы.

— Вот… В одном доме нашел… Это тебе…

Девушка смущенно приняла и этот подарок.

— Я тебя под землей найду! — пообещал Володя. — Запала ты мне в сердце.

Нина молчала.

Казаки покидали деревню с той же стремительностью, с какой нагрянули вечером.

Из-под копыт взметнулось облако пыли и растворилось в тишине, в запахе июльского разнотравья.

— Эх, хлопцы-то какие, — задумчиво уронила Валентина вслед скрывшемуся а домами отряду.

— Гарны хлопцы, — подтвердила Галя и нехотя поплелась назад в дом.

Груда посуды — неизбежное напоминание о шумном застолье ждала воды и мыла. Смотри — не смотри вслед казакам (все равно ведь взглядом не вернешь), а надо браться за тарелки и чашки.

И вот уже из раскрытого окна донесся размеренный звон, как укор застывшим праздно у порога. Что без толку глаза таращить в пустоту? Погуляли, и будет. Пора за работу браться.

Галя звонче загремела посудой.

Белая буренка в рыжих пятнах лениво вышла за угол дома, ущипнула клевер и сонно замычала на осу.

— А ну пошла! — рассердилась Валя на корову.

Резко обернулась к подругам:

— О коровах совсем забыли. Все бы только без дела стоять.

— Да что ты, Валь? Что наговаривать зря? — недоуменно покосилась на старшую синеглазая Милка. — Когда это мы без дела стояли? Разве что с тобой вместе, добавила она не без ехидства.

Возразить на это было нечего.

Валентина воинственно тряхнула тяжелой косой и вернулась в дом.

После шумной ночи в деревне воцарилась усталость. Даже протяжные и залихватские украинские песни не с тем уже задором вливались в ее тишину.

Нина хотела было последовать за хохлушками, но передумала.

Девушка села на крыльцо, обхватила колени руками.

Солнце медленно, но неизбежно стремилось к наивысшей своей точке. Нина щурилась от яркого утреннего света, но лучи не были еще горячи.