— А тебе что? — напомнил он девушке.

— А что есть еще на второе?

— Печенка есть, рыба, гречка, каша рисовая на молоке, макароны по-флотски, блинчики с творогом…

— Блинчики с творогом!

Егор Матвеевич протянул девушке тарелку с блинчиками.

— Ниночка, ты, как отнесешь начальнику обед, придешь помочь мне помыть посуду? — попросил солдат. — А то помощник мой сегодня что-то приболел.

— Приду, Егор Матвеевич, — пообещала Нина и поспешила к полковнику.

Владимир Петрович даже не обернулся на скрип двери. Движением головы приказал девушке поставить поднос.

Полковник упаковывал в картонные ящики, в каких отсылали посылки домой, отрезы ткани. На столе пестрел разноцветный ситец в мелкий цветочек, серебряно поблескивала парча, мягко горел на солнце алый атлас.

Рядом с другим таким же ящиком лежала куча хозяйственного и туалетного мыла. На краю стола стояли новые детские ботиночки.

— Помоги-ка мне разложить все это по посылкам! — попросил полковник.

Нина поставила поднос на край стола и принялась укладывать мыло в другой ящик. Затем завернула в немаркий кусок темно-синего бархата ботиночки и положила их сверху.

— Спасибо, Ниночка.

Полковник еще раз довольно посмотрел на аккуратно упакованные посылки и, наконец, перевел взгляд на поднос.

— А что, макарон по-флотски не было? — хитро прищурился он.

Нина виновато опустила глаза.

— Извините, Владимир Петрович.

Полковник улыбнулся и покачал головой.

— Можно идти, Владимир Петрович?

— Иди, иди уже…

Грязной посуды на кухне образовалась целая гора.

— Вот ведь обидно: дойти до самого Берлина и умереть здесь в госпитале, не дожить считанные дни до Победы, — машинально намыливая тарелки, причитал бывалый солдат. — Совсем молодой был… Мальчишка совсем. И вот тебе на!

Только что кто-то умер. Егор Матвеевич, давно привыкший к смертям, на этот раз не смог удержать скупой мужской слезы. Обидно умирать молодым. И вдвойне обидно — за считанные дни до Победы, когда жизнь — эх! — только начинается.

Добрую часть посуды Егор Матвеевич уже успел к приходу Нины перемыть и протереть полотенцем, но все равно конца и края работе не было видно.

Девушка отважно принялась за тарелки.

— Сразу и дело пошло. Чисто моешь. Молодец, — похвалил Егор Матвеевич.

Вечером он снова попросил девушку помочь ему помыть посуду.

Нина снова согласилась и поймала себя на том, что с радостью, как утопающий за соломинку, хватается за любой повод, чтобы лишний раз прийти в столовую.

Но за ужином Михаила снова не было.

Вечер, бессмысленно разукрашенный закатом, бессмысленно догорал, заглядывал в оконце кухни, насмешливо золотил гору помытой посуды.

«Приходи к нам вечером», — вспомнила вдруг Нина слова рыжеволосой медсестры и ощутила укол незнакомого еще чувства. Узорчатой змеей проникла в сердце ревность.

А вдруг ему стало хуже? Ведь Егор Матвеевич говорил, что кто-то умер в госпитале. Но Нина тут же усилием воли отогнала эти мысли. Нет, просто его выписали. Вот и все.

Груда грязной посуды уже кончалась, как вдруг наверху снова всхлипнул, застонал рояль.

Тарелка предательски выскользнула из рук девушки, разлетелась от удара о каменный пол.

Егор Матвеевич подоспел с совком и веником, а Нина растерянно смотрела, как он собирает осколки.

— Ладно, иди уже, сам домою, — отпустил Егор Матвеевич помощницу. — Пользы от тебя, как от козла молока.

Нина торопливо вытерла руки полотенцем.

Звуки, лившие сверху, складывались в ту самую мелодию, которую утром играл Михаил.

Песня, понятная и без слов, о том, как поздней ночью девушка прощается с бойцом, который уходит на фронт.

Теперь и у Нины были связаны с этой мелодией воспоминания, совсем еще свежие… и мечты.

Девушка взлетела вверх по лестнице и замерла.

«На позиции девушка провожала бойца» играл тот самый белокурый парень с повязкой дежурного на рукаве, который, наверное, утром и поднялся за Михаилом, увидев ее в столовой.

Нина неслышно попятилась и быстро сбежала вниз.

… Утро растрепанное, в клочьях тумана, заглядывало в распахнутое окно. Владимир Петрович говорит, надо закрывать на ночь окна. Вокруг полно немцев. Да и ночи еще холодные. Зато как поют соловьи на рассвете!

Нина с наслаждением потянулись. Вскочила с кровати и быстро, по-солдатски оделась.

В дверь осторожно несколько раз постучали.

— Входите, — отозвалась Нина.

Дверь скрипнула, и девушка едва не вскрикнула от радости.

На пороге стоял Михаил.

В шинели он казался еще красивее и как-то сразу взрослее.

На груди его переливались на солнце ордена и медали.

Три звезды на погонах. Старший лейтенант.

— Ухожу, Ниночка, на фронт, — улыбнулся он почти весело.

— На фронт? — растерялась Нина, хотя с первой секунды поняла, что он пришел попрощаться.

Несколько секунд Михаил молча смотрел на девушку, потом быстро извлек из кармана что-то маленькое блестящее и протянул Нине.

— Ниночка, пришейте мне, пожалуйста, пуговочку, — перешел он вдруг на «вы».

Только теперь девушка заметила, что на шинели у офицера не достает одной пуговицы.

— Давай! — неожиданно для себя самой Нина перешла на «ты».

— Рука еще чуть-чуть побаливает. Боюсь, не удержу иглу, — лукаво, прищурился офицер, и тут же лицо его стало задумчивым.

Михаил снял шинель и опустился на стул.

Нина нашла в ящике стола нитку и иголку.

Михаил протянул ей шинель.

Серьезно и ласково он смотрел, как девушка, сидя на кровати, пришивает ему пуговицу.

Неумело Нина несколько раз укололась иглой.

Наконец девушка затянула потуже узелок, оборвала нить и протянула Михаилу шинель.

Медали, ордена позвякивали, когда он вдевал руки в рукава.

Застегнув все пуговицы, Михаил оправил шинель на себе и неожиданно резко наклонился к Нине.

Ощутив его губы на своих губах, девушка инстинктивно отдернулась от неожиданного прикосновения.

Михаил так же резко выпрямился и повернулся к двери, но перед тем, как шагнуть за порог, еще раз обернулся.

От бесконечной грусти в черных глазах у Нины защемило в груди.

Дверь тихо закрылась.

«Такому парню поцеловать не дала! — взметнулось запоздалое сожаление. — А вдруг его убьют?»

Нина вскочила с кровати.

«А вдруг его убьют?» — продолжало пульсировать в висках.

В дверь снова постучали.

— Да! — обрадовалась Нина.

— Ниночка, пора идти в столовую, — заглянул в комнату Владимир Петрович. — Принеси, мне, пожалуйста, тушеную капусту с сосиской. И не забудь про компот…

Полковник мурлыкал под нос какой-то вальс и старательно укладывал на пробор перед зеркалом на стене, оставшимся от прежних хозяев, редеющие волосы, чуть тронутые первым инеем.

Владимир Петрович не сразу услышал, как вошла Нина. И только когда девушка поставила поднос на стол и повернулась к двери, полковник весело окликнул ее.

— Да, Владимир Петрович, — обернулась Нина.

Глаза бывалого офицера блестели, как у мальчишки перед первым свиданием. Только медали и ордена на его груди сияли ярче.

— Хочешь Берлин посмотреть? — дрогнули в улыбки краешки губ полковника.

— Берлин? — сердце Нины радостным мячиком запрыгало в груди. — Конечно, хочу!

Нина еле удержалась от того, чтобы не закричать, не завертеться волчком от предвкушения. Неужели она своими глазами увидит, как над Берлином, надо всей Германией разовьется на весеннем ветру победный флаг. Наш флаг. Советский, алый… И кто знает… Сердце Нины забилось еще сильнее от затаенной надежды, в которой она боялась признаться даже самой себе. Может быть, там, у Рейхстага, она встретит его… Михаила.

Полковник понимающе улыбнулся, заметив сложную гамму чувств, пробежавшую, как рябь по воде, по хорошенькому личику его адъютанта.

Он и сам ощущал, как к сердцу то и дело подкатывали радостные волны.