Теперь у башмака появилось некое подобие раскрытого рта там, где подошва сходилась с носом обуви.

Бережливый Толик погрустнел.

— Ничего, — успокоил он Павлика. — Они уже совсем старые. Все равно к зиме развалятся.

Толик оказался прав.

Осенней слякоти ботинки не вынесли. Расклеилась обувь и у Нины.

Впрочем, Степан пообещал к зиме обновки, и дети с нетерпением ждали первого снега. И в начале декабря Степан принес домой в холщовой сумке вместе с сахаром и подарки.

— Померяй-ка, Ниночка.

Личико дочери так и засияло при виде новеньких ботиночек.

Девочка принялась зашнуровывать обувь. Она оказалась чуть велика. С печки завистливо смотрели на обновку дети Ефросиньи. Женщина метнула в Нину отравленный взгляд и заискивающе посмотрела на Степана.

— В деревне по нашим сугробам-то лучше валенки…

— Будут и валенки, — ответил Степан и снова полез в мешок. Толик затаил дыхание. Там осталось что-то для него. Не иначе, новые ботинки!

— Лучший мастер в Радождево, Петр Тимофеевич, — отец достал из сумки новые красные лапти, — золотые руки, сплёл.

Толик едва сдерживал слёзы. Какой мастер плел старомодную обувь, его нисколько не интересовало.

— Не одену я эти лапти! — заплакал Толик.

Напрасно Степан уговаривал сына. Зря убеждал, зря ругался…

— Как же и я, и отец твой, и Федя с Маней, и вся деревня ходят в лаптях? — встала на сторону Степана и Фрося.

Но никто и ничто не могло убедить мальчика сменить городскую обувь на старомодную деревенскую.

Обычно покладистый Толик не на шутку заупрямился и упорно продолжал ходить в изношенных ботинках.

Но стукнули морозы. Подошвы у городских ботинок отклеились вконец. И, обиженно посапывая, Толик укутал ноги теплыми обмотками и принялся подвязывать тесемками лапти.

Они были не так удобны, как прежняя обувь. Толик сделал несколько шагов по сухому искристому снегу и едва не потерял равновесие. Лапти оказались еще и скользкими. Это и примирило Толика с ними.

Скатываться под скользкую горку — лучше обуви не придумаешь.

Однако лапти не так долговечны, как дело рук городских сапожников. Довольно скоро красная обновка развалилась, и Степану пришлось снова наведаться в Радождево к Петру Тимофеевичу.

Толик больше не упрямился. Нашел применение и старым лаптям.

Обливал их на ночь, по совету двоюродных братьев, водой и выставлял на мороз. А утром скользить на обледеневшем лапте под гору — красотища!

Так что вскоре Толик и думать забыл о разбитых башмаках.

Младшей дочери Степан принес и валенки, чем окончательно расстроил Ефросинью.

Сам он носил теперь исключительно лапти, красные, добротные, как у братьев, да в сильный мороз надевал на работу валенки. В деревне снег — не то, что на городских тротуарах, где дворники орудуют лопатами. Без теплой обуви здесь пропадешь. Не дураки же были прапрадеды, придумавшие катать валенки и плести лапти.

Это франты городские пусть себе форсят в штиблетах лаковых. Что на них крестьянину равняться?

С первым снегом в Козарь пришли повестки. Голосили бабы, голосили дети.

Пришла повестка и в семью Аксеновых.

Долго стояла Акулина Матвеевна у плетня, смотрела сыну вслед и смахивала непривычно обжигающие лицо слезы дрожащей старческой рукой. Оглянувшись еще раз на мать, Игнат пошел попрощаться с братьями и сестрами.

Когда доведется снова увидеться — один Бог только знает.

… Ефросинья вынимала хлеб из печи, когда распахнулась дверь, и ветер ворвался в избу, прихватив с собой с улицы пригоршни снега. Дети, все четверо, жадно втягивали ноздрями аромат сдобы. Как всегда в воскресенье, в доме пахло белым хлебом.

— Всё тепло в хате выстудил, — поморщилась Ефросинья, и тут же приветливо улыбнулась возникшему на пороге Игнату.

— Вот. Попрощаться пришел, — виновато улыбнулся Игнат. — Вот уж не думал, что придется под старость лет ружье в руки взять.

— Ох, уж тоже мне старик нашелся, — кокетливо подбоченилась Ефросинья.

Игнат только усмехнулся. А ведь и правда, совсем недавно, как пришла повестка, ощутил вдруг тяжесть лет за плечами, будто ношу какую неподъемную. Давно за сорок ведь уже перевалило, а тут на войну идти.

— А где же Степан? — оглянулся Игнат, как будто мог сразу его не заметить.

Нина соскочила с печки навстречу дядьке.

— Он во дворе со скотиной управляется. Сейчас пойду позову.

Девочка накинула на плечи шерстяной платок и выбежала во двор. Отец выходил из сарая с ведром.

— Ты чего это раздетая? — нахмурился он.

— Там дядя Игнат, — торопливо начала Нина, но отец всё понял без слов.

— Иди скорее домой!

Степан повесил ведро на кол и еще раз впустил в избу холодный ветер.

— Ухожу, брат, на войну. Ждите меня с орденами, — пытался балагурить Игнат.

— C орденами или без, а поскорей возвращайся, — покачал головой Степан и заключил брата в крепкие объятья.

На столе дымились жидкие, но ароматные щи.

— Садись отобедать с нами, Ингат, — пригласила Ефросинья.

— Спасибо, Ефросинья, — отказался Игнат. — Только дома ждет меня моя Марфуша с детишками. Да и к Никите надо еще зайти попрощаться. Так что не обессудь.

Сразу две повестки свалились на дом Тихона, сразу двух сыночков позвал заснеженный Карельский перешеек — Мишу и Андрюшеньку.

… Рассвет разливается кровью на горизонте. Рассвет предвещает беду. Огненное солнце встает над землей. Вставай, страна. Вставай, страна огромная. Вставай на смертный бой.

В восемь утра тридцатого ноября в заснеженном Крондштате началась война, которую позже историки окрестили «ненужной войной».

Ненужной финским солдатам, вынужденным оборонять снежные просторы своей страны.

Ненужной советским воинам, которым пришлось, подчиняясь приказу, открыть огонь по Финляндии, налаживающей связи с буржуазными Англией, Францией и Германией.

Советские войска перешли границу без объявления войны, нарушив советско-финский мирный договор 1920 года и договор о нападении 1932 года. Советские войска наступали на земле, в небе, и на море.

Белая быль зима заметает следы, белой пылью глаза застилает. Не видать конца и края белому полю. Только волки и вьюга завывают.

Грозна, сурова русская зима. Да только там, в далекой Финляндии еще лютее морозы. Казалось, сама природа встала на сторону защитников своей заснеженной родины. Давно на Карельском перешейке не было такой суровой зимы. Белое бездорожье грозило увести незваных гостей в никуда. Даже танки увязали в зыбучем этом снегу.

Ветер развевал белых флаг зимы, предвещая неминуемое чье-то поражение. Белый флаг в пятнах крови, прожженный огнем. Белое и красное. Цвета войны. И много-много пепла.

На узкой дороге, ведущей к Суомуссалису, отряды финских лыжников открыли огонь по 44-й русской дивизии. Легко преодолев погранзаставу в Райте, она собралась воссоединиться с 163 дивизией, чтобы вместе выйти к побережью Ботанического залива и отрезать Финляндию от Швеции, снабжавшей ее военным оборудованием.

Но на пути русских финны успели воздвигнуть несколько линий обороны. Первую 44-ая дивизия преодолела без труда. Все преимущества были на ее стороне, но именно это очевидное превосходство и заставило финнов мгновенно предпринять отчаянные попытки освободить от захватчиков Карельский перешеек.

Следующая линия обороны стала роковой для победно начавшегося наступления 44-й дивизии. К финнам присоединились еще два неполных полка. Отряды финских лыжников разбили растянувшуюся по дороге 44-ую дивизию на части и затем открыли огонь. Через несколько часов на дороге смерти, усеянной тысячами трупов, горели машины, горели танки. Ни славы, ни геройских могил. Только лед, дым и пепел.

Заснеженная дорога из Райта к Суомуссалису стала последней дорогой в жизни Игната Игнатовича Аксенова.