Из-за того, что исчезла Манечка. Да, нет, не исчезла. Война уже кончилась. Просто ушла по нужде сейчас вернётся. Но Манечка не возвращалась.

«…на смоленской!» — заглушил совсем рядом, прямо над головой все три или четыре гармони смеющийся женский голос, чуть хрипловатый, какие называют «прокуренный».

Нина подняла глаза и увидела его обладательницу, вскользь удивилась, что принадлежал не женщине — совсем ещё девушке, почти её ровеснице или, может быть, на несколько лет старше. Об этом говорила гладкая, смугловатая кожа, лисьи синие глаза под рыжеватыми ресницами. Но кучерявые волосы были не солнечного — пепельного какого-то оттенка, необычного, но почему-то неприятного.

«На смоленской», видимо, было ответом на что-то вроде «на какой земле такие родятся?» пожилого уже солдата со счастливой наполовину беззубой улыбкой и почему-то трехцветной, как у кошки, бородой.

Девушка была, скорее, симпатична, чем обыкновенна. Невысокая, полноватая, но с тем же лисьим в движениях, что в быстром взгляде.

Лисий взгляд остановился на Нине, как будто приглашал посмеяться вместе с ней и солдатом — незнакомыми друг другу людьми, радующимся одному и тому же, невысказанному и понятному без слов.

— А я из Рязани, — огладил солдат кошачью бороду. — У нас там тоже девки такие же красивые.

Одобрительно посмотрел и на разбуженную суматохой и гармонями девушку.

Пели частушки и военные песни.

— И я со Смоленщины, — обрадовалась Нина землячке с лисьими глазами.

— Вместе, значит, поедем, — радостно сузились лисьи глаза.

— Куда? — не поняла спросонья Нина.

— Куда-куда! — передразнил рыжебородый. — Домой, родимые. Или не хочешь возвращаться на родину?

На рельсах радостно гудел паровоз, предвещая долгий путь.

— Это мы на нем… значит, обратно? — растерялась, не поверила Нина. Все. Все закончилось. Страх, бесконечное ожидание и снова страх. На Родину!

Суматоха на станции теперь вызывала не беспокойство, а прилив ожидания счастья, зачастую ещё более волнительный, чем само счастье.

— Тебя как звать-то? — засмеялась девушка с женским голосом.

— Нина.

— А я Аня. Нестерова. В округе кого не спроси, все знают Матвея Нестерова из Ельни — отец мой. Так, как он, сапоги не шьет никто, — мимоходом похвалилась новая знакомая.

Лицо её даже передергивало от нетерпения поскорее попасть домой, но голос был невозмутим и весел.

— Пойдем что ли? — смело шагнула она в суматоху у вагонов, оглядываясь на Нину, чтобы оказаться в одном вагоне. Весь состав был уже набит битком, но новые и новые пассажиры продолжали утрамбовывать уже проникших внутрь. Всем хотелось скорее домой. Над дверями «товарняка» колыхались березы, как будто хотели сделать путь короче.

Наконец, тронулись, лениво и весело. С музыкой. Гармонисты мехов не жалели, но в их вагоне затейника не было. Не туда нырнула Анька. Ну да ладно. Голосистых и здесь хватает, была бы радость на сердце.

А откуда печаль, если рельсы ведут в Россию и на пути только одна-единственная остановка. Брест.

И снова казалось, что все это когда-то было: стол, контора, офицер с авторучкой и длинная-длинная очередь.

Узники получали справки и спешили через луг к реке смыть усталость. А ждавшие заветного листка, где было скупо указано, откуда когда и куда угнан узник, нетерпеливо смотрели на берег. Многие окунались с головой, как в воды Иордана. Другие только умывались, мыли голову и ноги, разбрызгивая вокруг искрящуюся речную прохладу, сушились на солнце.

Сжимая в руках листки, которые были пропуском домой, Нина и её новая подруга наперегонки ринулись к речушке и тут же присоединились к группке, похожей на птичью стаю, таких же как они сами, девчонок.

Анна вошла в реку по грудь и, фыркая от радости, легла на воду, поплыла вдоль берега, по течению.

Нина плавать не умела. Села на берегу, опустила в воду ноги, и река подхватила усталость, понесла к устью с щепками и сором.

От удовольствия девушка даже закрыла глаза.

— Нина! — окликнул кто-то сзади знакомым голосом.

Босая и счастливая за спиной смеялась Манечка, в одной руке она сжимала пару новых туфель, зеленых, как и платье, и на фоне луга казалось, что её смех, губы, глаза жили сами по себе.

— Манечка! — обрадовалась Нина. — Я уже думала, ты совсем потерялась, а я даже твой адрес не знаю.

— А я там, на станции, знакомую встретила. Представляешь, здесь, из нашей Обояни. У нас там знаешь, какие яблоки!

— Не больше, чем в нашем Барском саду, — засмеялась Нина и погрустнела, вспомнив, что сад вымерз.

Лето вступило в пору, когда травы ещё в самом соку, но в цветении проступают первые признаки осени. Но до сентября было ещё далеко.

Впереди была Жизнь.

Облака медленно отступали на запад.