Но в Берлин подружки не попали. Попутный «грузовик» ехал не туда.

— Поехали лучше с нами, — подмигнул молоденький солдатик и заворожил загадочным «Эльба».

— «Город, город», — весело передразнил пытавшуюся было выяснить, что это такое, Манечку пожилой одноглазый солдат. — Едете или нет?

Девушки переглянулись и захохотали, каждая увидела в глазах подруги то бесшабашное веселье, что переполняло её саму. Но и оно не могло заглушить горечь неизвестности: что стало с теми, с кем разлучила война.

У Манечки осталась мать с маленькой сестрой где-то под Курском, а отец пропал на фронте без вести.

«Мы бы почувствовали, наверное, если бы что-то случилось», — успокаивала Нина себя и подругу, а измученное кошмарами войны воображение со всей страстью, на какое было способно, рисовало красивейший город с лесным именем Эльба.

— Ну что, приехали? — весело подмигнул щуплый черноволосый солдат девчонкам.

Машина, рыча, остановилась и вмиг опустела.

Девчонок легко подхватили чьи-то сильные руки, много рук. И вот они обе уже стоят, смеющиеся, на траве, а вокруг много-много людей, и вдали плещется, сверкает солнечными бликами река.

— Куда это мы приехали? — окинула Нина растерянным от удивления взглядом поляну. — На Одер?

Слова «Германия» и «река» теперь сливались для нее в короткое «Одер».

— Эльба! — щербато улыбнулся тот же черноволосый солдатик и затерялся в толпе.

Эльба… Это слово ни о чем не говорило Нине, но одно было очевидно, здесь на берегу реки происходило что-то очень радостное и важное. Как будто самые счастливые люди со всей земли собрались на пикник почему-то именно здесь, на берегу этой реки с загадочным именем, в котором слышится и ветер, и эхо…

«На Эльбу, на Эльбу», — разнесли ветер и эхо по всей земле. Ветер победы. Эхо победы.

Солдаты спешили, боясь опоздать на всемирный пикник.

Здесь не было, пожалуй, разве что эскимосов и индейцев, ито этого нельзя было сказать наверняка.

Немного испуганно Нина осматривала счастливых пирующих людей.

Победители праздновали Мир. Конец самой страшной войны в истории человечества. Самая страшная война день за днем утекает в историю, и новой войны уже не будет никогда. Ведь есть победители, и будут их дети и внуки, и правнуки…

Девушки нерешительно остановились на краю поляны.

Люди сидели прямо на траве. Победители пили, пели, обнимались, радовались друг другу, как родным. Некоторые перемещались от одной группе к другой.

— Ты не знаешь, что здесь происходит? — шепнула Манечка Нине.

— Победа, — растерянная, счастливая, пробормотала она в ответ. — Теперь и здесь Победа…

Нина не находила слов, чтобы выплеснуть радость. Беспричинную. Выстраданную, а потому дорогую вдвойне.

— Всё перемешалось, — бормотала она, совершенно счастливая и от яркого солнца, и от веселого журчания реки, и от многоголосного, многоязыкового гула на поляне. — Все перемешались. Как фрукты в компоте!

Девушка засмеялась над собственной неуклюжей и в то же время очень верной фразой. Переглянулась с подружкой. Та тоже засмеялась и весело подтвердила.

— Точно! Как фрукты!

Совсем рядом, в тени толстенного раскидистого дуба, белозубо улыбались те самые загадочные люди из «американская армия», о которой рассказывала Стефа, и которых не встретишь ни на Смоленщине, ни в Казани. Разве что увидишь на экране в кино. И вот они здесь, на поляне, смеются, и никто не удивляется, как шоколадно блестит на солнце их темная кожа.

Один из них поймал удивленный взгляд Нины и захохотал во все тридцать два крепкие, как у молодого коня, зуба.

Нина опустила глаза. Наверняка, чернокожий солдат заметил ее любопытный взгляд.

— Ple-ease! — протянул девушкам два больших, как яблоки, шоколадных шара сидевший в тени дуба светлокожий голубоглазый американец, но с такой же широкой улыбкой, как у темнокожего соседа.

— Спасибо, — улыбнулась Нина.

— Спасибо, — точно с такой же виноватой интонацией в голосе поблагодарила и Манечка. Видимо, у них под Курском тоже не расхаживают по улицам темнокожие американцы. — А что это?

— What is it? — весело переспросил такой же широкоплечий и тоже светловолосый американец в черном. — This is our little present for all our friends too this greet day!

— Russia? — вскинул на девушек темно карие с голубоватыми белками глаза другой чернокожий американский солдат.

— Да, — заулыбались, закивали девушки.

— Мадмуазель, садитесь, sill va plant, — подвинулся, освобождая место за брезентовой скатертью на траве солдат в желтой беретке.

Сидящие рядом весело потеснились.

Осторожно, предвкушая удовольствие, Нина откусила макушку шоколадного яйца. В нем оказалась тягучая жидкость с резковато-сладковатым запахом.

— Вино? — удивилась Нина.

— No, — блеснул солдат в улыбке белоснежными зубами.

— Russia. America, — подхватил другой солдат, такой же темнокожий в светло-желтой форме, как тот, который угостил девушек. — We are friends. We победили фашизм, and now we are drink for victory!

Отхлебнул из фляжки, обтянутой безнадежно засаленным материалом, мгновенно захмелел и протянул напиток Манечке.

— Что это? — испуганно заглянула девушка в веселые, замутненные алкоголем глаза.

— Не бойся. Это шнапс, — подбадривающее кивнул американец.

Манечка осторожно поднесла фляжку к носу, отважилась, сделала глоток и тут же под дружный хохот зашлась кашлем.

— Как наш самогон, — сморщилась Манечка и вернула шнапс американцу, потянулась за сухариком.

Другой американец, светло-русый, голубоглазо прищурился и, широко улыбаясь, протянул ей откупоренную тушёнку. Ели её вместо ложек галетами. Безвкусные и без запаха, но с тушенкой казались вкусными, как хлеб.

Как факелы, передавалась из рук в руки и русская водка, ещё больше подогревая веселье. Русские, французы, американцы, англичане целовались, пели одновременно на разных языках. Но языки вдруг стали снова не нужны, будто только что рухнула ещё одна Вавилонская башня.

Незнакомые люди читали на лицах друг друга собственные мысли, объяснялись на пальцах и взглядами.

Река сговорилась с небом, чтобы не было туч, и солнце расплёскивалось на спешащей к устью глади, уходило лучами в прибрежный песок. Под мирным небом нежилась трава.

Как хорошо-о-о-о! Не будет туч, не будет смерти. Война убила Войну. Нав-сег-да!

Вдали дымились разрушенные стены, дым застилал империю, как последние звуки симфонии войны.

— «Репетиция Армаггедона»…

Солдат в желтом берете склонил голову, как уставший одуванчик.

— Вы француз? — догадалась Нина.

— Я немец.

— Как это немец? — испугалась Нина.

— Антифашист, — засмеялись одуванчики в зеленом море травы и кронами над ними.

— А-а-а… Значит, Солдат Света?

— Безусловно…

Темнело медленно и незаметно, и всё-таки стемнело. Нина и Манечка как-то незаметно переместились ближе к берегу, и теперь сидели в кругу русских солдат и англичан. Парадное, как звёзды на погонах, торжественно и радостно плескался в небе не прекращающийся салют загорающихся и гаснущих звезд. И будут новые, и также отгорят августовским или каким-то ещё звездопадом.

Высота светлела звёздами на погонах победителей, собиравшихся на небесный парад.

Там, где ждут друг друга, разминувшись на Земле, тоже праздновали Встречу.

Под утро Нина потеряла Манечку из виду на станции, куда их привезла грохочущая машина. Опять не Берлин.

Город был маленький, разрушенный. Бродить по такому ночью неуютно, и девушки остались ждать рассвет на станции. А там, может быть, снова какая-нибудь очередная попутная машина довезет из до самого Рейхстага. Все вдруг стало случайным и попутным.

Рядом играла гармонь. От сидения на корточках затекли ноги, но, прижавшись в таком положении к стене, Нина даже умудрилась задремать. Тогда-то и ушла Манечка.

Сон прошёл. Гармонь играла не одна. Гармонистов было несколько, но спросонья показалось, что один. Суета и весело, хотя чуть-чуть тревожно.