Веник незаметно добрался до угла двора, где располагались туалет и небольшой сарай — псарня. Любимцы Шрайбера предупреждающе рычали на все голоса. Нина не решилась подойти к ним с веником слишком близко.

На рычанье собак вышла Берта.

Девочка, между тем, плавно подбиралась с веником к воротам.

— Hast du alles weggeräumt? Все убрала?

Берта обвела внимательным взглядом и осталась довольна.

— Gehe nach Hause, (Иди домой) — разрешила немка. — В следующую субботу придешь опять.

Нина разогнула уставшую спину, поставила веник у порога и поплелась в сторону темневшего леса, казавшегося в остывающем закатном свете совсем дремучим и полным оживших теней.

Орешник и резная виноградная листва дразнящее покачивались на волнах памяти. Их раскачивал голод.

Оранжевыми пятнами зажглась впереди рябина.

Окна черного замка освещал изнутри мягкий голубоватый огонь.

Там, наверное, тоже серебряно поблескивали ложки, таял сахар в кипятке, а домочадцы делились друг с другом впечатлениями уходящего дня.

Полосы света тянулись из окон к рябинам. Нина протянула руку к незрелой грозди. Рябина была ещё совсем горькой.

Феликс Дамасский жил один на чердаке. Тусклый и по-своему уютный, он мало отличался от коморки под самой крышей, служившей пристанищем Нине и Стефе.

Князь оказался совсем не таким, каким представляла его себе Нина.

Курносый весельчак и балагур с толстыми губами и пивным животиком постоянно хватал Стефу за крутые бока, что им обоим, явно, доставляло удовольствие.

На затылке князя поблескивала уже лысина, и он время от времени, недолго размышляя о чем-то, по-видимому, очень важном, задумчиво скреб ее короткими пальцами с аккуратно обрезанными ногтями.

Феликс Дамасский был мил и обаятелен, но совсем не походил на того утонченного и хладнокровного покорителя женских сердец, каким его описывала Маришю.

Нина не могла скрыть своего удивления и даже разочарования, но почему-то эта гримаска досады на лице девочки развеселила и Стефу, и самого высокородного князя.

Он, явно, не стремился походить на аристократа, загадочного и мужественного потомка польских рыцарей. И если бы Нина не знала, что князь в совершенстве владеет немецким, французским и вполне сносно изъясняется на нескольких других языках, то, вряд ли бы догадалась, что Феликс Дамасский блестяще образован.

Но глаза князя были по-настоящему удивительны, даже таинственны.

Видно, они-то вкупе с наследством и очаровали капризную Маришю, а после (уже без денег и земель) и беспечную Стефу.

Голубые, но не как теплое весеннее небо, а с льдинками в прозрачной глубине. Но когда Феликс смеялся, льдинки таяли. А хохотал он заразительно и часто. Как и у Стефы, во рту князя кое-где поблескивало золото.

А в левом глазу Феликса была особая, заметная не сразу отметина, придававшее флёр почти мистической загадочности всему добродушному облику князя.

У края радужной оболочки, как островок, поднявшийся из голубой глубины, темнело коричневое пятнышко. Неожиданное и в то же время почти органичное, как крапинка на лепестке фиалки, оно невольно завораживало и заставляло думать сначала о необычных глазах князя, впрочем, совершенно обычной формы, чуть выпуклых, окруженных светлыми длинными ресницами, а затем и о самом Феликсе Дамасском.

О ком думал сам князь, догадаться было не сложно по тому ласковому и веселому взгляду, какой он подолгу задерживал на Стефе. Взгляд становится задумчивее и глубже, когда Феликс курил сигареты.

Их сложный аромат выдавал дорогой табак, который не известно каким образом попадал к узнику.

Наверное, такой же дым наполнял до войны гостиную замка Феликса Дамасского, где он принимал гостей. И конечно, под хрустальными люстрами, такими, как в зале дома Шрайбером и, может быть, и более роскошными витал загадочный, как восток, кофейный аромат.

Запах кофе неизменно возвращал Нину в детство, пробуждал самые ранние воспоминания. Вот стройная темноволосая женщина протягивает ей восхитительный сюрприз — куклу в розовом платье. Женщину зовут Полина. Да, тетя Полина…

Нина с наслаждением вдыхала кофейный дымок, расположившись на деревянной скамье в коридорчике. Рядом в блюдце с золотистой каемкой пищал «съешь меня!» воздушный кусок пирога, щедро посыпанный сахарной крошкой.

По воскресеньям хозяин всегда радовал Феликса большим сдобным куском домашней выпечки.

В свою очередь, князь решал вознаградить им спутницу любимой за вынужденное ожидание на скамье у плотно закрытой двери, откуда время от времени доносятся двухголосные взрывы смеха, сменяющиеся долгой тишиной, наполненной частым прерывистым дыханием и быстрым шепотом на польском языке.

Что ж, пусть веселятся на здоровье. Сумерки еще не скоро, да и спешить некуда, а такого вкусного пирога Нина не пробовала никогда.

Минуты незаметно оборачивались часами. С улицы доносилось сонное мычание. Ветер лениво хлестал ветвями старых акаций по крыше.

Неяркий чердачный свет густел. А Нина все ждала.

Наконец, счастливая и усталая, Стефа вывалилась из двери. Рука князя, обвивавшая ее талию, нехотя опала.

Стефа сверкнула на прощание улыбкой. Чтобы Феликс помнил ее такой — веселой, уходящей в закат, страстной и обещающей встречу. Помнил и ждал. До следующего воскресенья.

Через неделю дом Шрайбера уже казался девочке не бессмысленно огромным, а просто просторным и уютным, каким он, в сущности, и был, особенно если речь не шла о том, чтобы натереть до блеска окна во всех десяти комнатах за одни день.

Но, к счастью, мыть окна нужно было только два раза в год.

В остальные же дни по субботам девочке предстояло убирать семь комнат в доме, — те, по которым её провела хозяйка.

На этот раз Берта встретила узницу с тем же приветливым и в то же время несколько строгим выражением лица.

Ванильным облаком по дому расползался аромат сдобы. Он как будто снова возвращал Нину в Казань, туда, где прошли её самые радостные годы.

Хозяйка только что принесла из пекарни огромный пирог.

Берта остановилась возле открытой кухни, кивнула Нине.

— Warte mal. (Подожди).

За столом поблескивали две пары любопытных глаз. Ванильный запах, как пчёл мёд, притянул на просторную кухню, служившую одновременно и столовой, детей Иоанна и Берты. Смуглый парень лет шестнадцати с темно-русыми волосами был похож на Шрайбера, а девочка, ровесница Нины или чуть моложе, светловолосая и голубоглазая, явно, копия матери в юности.

Хозяйка вынесла за порог кухни два полных ведра воды.

— Bringe alle Zimmer, in Ordurug und dann fege den Boden, (Убери комнаты, потом подмети двор) — коротко приказала она и прикрыла дверь.

Убирать комнаты без присмотра Берты было спокойнее и как будто даже быстрее.

В зале Нина снова задержалась перед распростертыми медведем и тигром. Да, по всей видимости, Шрайбер был охотником.

Но откуда в этих краях взяться тигру?

Каждая вещь в доме, несомненно, не была случайной. У каждой была своя жизнь, своя история.

Множество этих сюжетов, как ручейки сплетаются в реку, сплетались в семейную историю.

Ванильный аромат приятно щекотал ноздри и почти до слез будоражил аппетит, и Нина поспешила поскорее закончить с уборкой комнат на первом этаже. Только снова невольно остановилась перед черно-белым портретом.

Хрустальную пустоту вазы на столе снова заполняла чистая вода. Колючими стеблями в ее прохладу уходили три на этот раз белые розы. Наверняка, это заботливая рука матери нашла место здесь цветам.

На минуту Нина забыла и о преследующем ее ванильном аромате, и о ведре с мутной уже водой.

Но в коридоре неожиданно послышались шаги и стихли так же внезапно совсем рядом.

Нина обернулась.

В дверях, небрежно облокотившись о проем, стоял младший сын Шрайберов.

Во взгляде немецкого юноши смешивались насмешка и презрение, интерес и почти враждебность.