От гремучей смеси эмоций, отражавшейся на смуглом лице сына Шрайбера, стало неловко. Наверное, так чувствовали себя под прицелом охотника те медведь и тигр, шкуры которых теперь служат украшением зала.

Девочке хотелось покинуть комнату, но немец с нагловатой усмешкой преграждал дорогу.

Внешне Нина старалась ничем не выдать охватившего ее беспокойства.

«Не убьет же он меня!» — мелькнула у нее спасительная мысль.

Еще раз узница мельком взглянула на немца. Он смотрел на нее с тем же выражением.

Если бы не тяжелый щекочущий взгляд, его глаза были бы похожи на материнские — большие, с длинными ресницами. Только у младшего сына Шрайбером они были не голубыми, как у Берты, а синими, как у отца.

Взгляд Берты, голубой, доброжелательный, золотистыми рыбками плеснулся в памяти Нины и неожиданно придал ей уверенности и смелости.

Не глядя больше в сторону немца с наглым синим взглядом, девочка опустилась на корточки и принялась скатывать ковер.

Ковер! Вот что позволит быстро и ей безо всякой неловкости выйти на улицу.

Как же она сразу не вспомнила о таком очевидном предлоге?

Нине не терпелось поскорее оказаться во дворе. От молчаливого присутствия младшего сына Шрайберов в комнате стало неуютно и как будто даже душно.

— Kurt? Was machst du hier? (Курт? Что ты здесь делаешь?)

Девочка обернулась на строгий голос Берты.

Оказалось, он может быть строгим, почти жестким.

Сын стоял теперь с виноватым видом и не знал, что ответить матери.

— Gehe, Kurt! Hast du nie gesehen, wie man ein Zimmer in Ordnung bringt? (Иди, Курт! Или ты никогда не видел, как убирают комнату?)

Курт понуро опустил голову и пошел в свою комнату.

Нина вздохнула с облегчением. Берта не была ее врагом. У нее самой подрастала дочь и, наверное, это и пробудило в хозяйке чувство, похожее не женскую солидарность, по отношению к узнице.

Девочка снова ощутила себя в безопасности и бросила еще раз взгляд на портрет, который интересовал её почти в той же степени, как медвежья и тигровая шкуры в зале.

Немка прочитала любопытство в глазах русской узницы.

— Mein Sohn ist Flieger, (Мой сын летчик) — голос Берты прозвенел материнской гордостью.

Это означало, что Алан с высоты бомбил русские города и деревни. Где-то там сейчас ее братья…

Нина отвела взгляд от портрета.

Немка, казалось, прочитала ее мысли и вышла из комнаты.

И все-таки они, мирные немцы и русские, были врагами и будут ими, пока на земле не воцарится снова мир.

Узница быстро выбежала на улицу, повесила ковер на веревку и вернулась в дом. Устало поднялась на второй этаж.

Лающим комочком навстречу выкатился Меккен.

— Ну что ты, песик, хороший, — девочка попыталась погладить собачонку, но Меккен увернулся от неожиданной ласки, отбежал на безопасное расстояние и предостерегающе зарычал.

Не обращая внимания на маленького охранника, похожего на странный пушистый белый мячик, девочка прошла с ведром в комнату с черной мебелью.

Меккен снова залился заливистым лаем, явно, для того, чтобы во всем доме услышали, что по комнатам бродит посторонний.

Но, убедившись, что посторонняя не проявляет ни малейших признаков беспокойства по этому поводу, собачонка успокоилась и осторожно засеменила следом за девочкой.

Нина остановилась перед большим зеркалом.

Худенькая девочка в старом сером платье, с ведром в одной руке и щеткой на длинной ручке в другой смотрела на нее удивленно и строго.

Нина поставила ведро и подошла к зеркалу поближе.

Отражение улыбнулось немного грустно, чуть-чуть шаловливо, с первым робким осознанием женской красоты.

То, что раньше казалось не важным, теперь оказалось приятным открытием, а первое знакомство с собой взрослеющей обернулось приятным событием.

Раньше Нина никогда не задавала себе вопрос, красива ли она.

Ехидные замечания Ивана убедили ее, что она неуклюжа и внешне не особенно приятна окружающим, если способна вызвать такое раздражение, но теперь отражение юной девушки в старом сереньком платьице смеялось над издевками стареющего брюзги.

Нина отошла подальше и не смогла удержаться от того, чтобы не повертеться перед зеркалом.

«Как артистка», — закружила девочку радостная мысль и тут же рассмешила её.

Где это видано, чтобы артистки носили старые серые платья, да еще и тесные к тому же?

Нет, экранные красавицы носят шелк и бархат, а их белоснежные шеи и руки украшают жемчуга.

Нина показала язык своему отражению и осторожно опустилась в мягкую податливую черноту кресла, молчаливо приглашавшую присесть отдохнуть, что было весьма кстати после уборки нижних комнат. И тут же Нина представила, что будет, если внезапно хозяйка поднимется наверх и увидит её сидящей без дела на красивой мебели, явно, предназначавшейся не для узников.

Девочка вскочила и, подхватив ведро, направилась в супружескую спальню, откуда собиралась начать убирать второй этаж.

Но здесь Нина снова не удержалась от того, чтобы не бросить взгляд в зеркало, пока ее никто не видит, как будто хотела убедиться, что отражение в соседней комнате не льстило ей.

Трюмо весело подтвердило «Как артистка!» сразу тремя отражениями. Два из них открыли девочке новую грань ее внешности, которую скрывало обычное зеркало и тем более маленький осколок. Боковые зеркала повторяли легкий профиль девочки.

Но теперь, привыкнув уже к чертам своего лица, Нина провела рукой по шее, давно не видевшей мочалки и мыла, и пальцами расчесала спутанные длинные волосы, быстро заплела их в две толстые косы. Это придало девочке более опрятный вид, насколько это было возможно без воды. А уж о такой роскоши, как новое платье, можно было только помечтать.

Девочка вспомнила свёрток на подоконнике, вздохнула и опустила глаза. Взгляд упал на раскрытую шкатулку. Блеск голубых, хрустально-белых, красно-розовых камней гипнотизировал. Переливаясь на солнце, кристаллы повторяли всеми сверкающими гранями: «Примерь, примерь, примерь…»

Как будто кто-то с большими черными крыльями настойчиво шептал: «Примерь, примерь…»

Нина отшатнулась от шкатулки, как будто на дне ее, свернувшись, лежала гадюка.

Девочка схватилась за щетку и принялась торопливо выметать пыль из углов.

Меккен решился, наконец, подойти поближе и с интересом наблюдал за узницей. Безошибочная собачья интуиция подсказала, что девочка не причинит зла ни ему, ни хозяевам, и белоснежный красавчик уже осторожно повиливал хвостом. Но время от времени все еще настороженно поводил ушами.

Нина дошла до кровати, и щетка остановилась в воздухе.

На коврике с вызовом поблескивал сапфир в потускневшей от времени золотой оправе.

Девочка подняла сережку, положила её перед шкатулкой у зеркала. Поверхность трюмо отразила потускневший взгляд, опущенные уголки губ.

Сапфир враждебно поблескивал, отражаясь в трюмо. Чистый, прозрачный, как весеннее небо, и зловещий, как бездна…

…В другой раз Нина обнаружила под кроватью Берты и Иоанна ожерелье из мелких белоснежных жемчужин.

Девочка осторожно положила его на столик у шкатулки, которую почему-то снова забыли закрыть. Явно, это не было обычной случайностью.

Хозяйка проверяла ее.

Угрожающее предостережение Стефы снова всплыло в памяти Нины, и она почувствовала, как кровь приливает к ее щекам.

Разве похожа она на воровку?

Но обида отхлынула так же внезапно, как подступила. Ну и смешная же эта немка!

Зачем же узникам драгоценные камни? Разве что в лес в них ходить!

А ещё через неделю в спальне были рассыпаны на кровати крупные купюры. Нина хотела было собрать марки и положить их на столик перед трюмо, но в последний момент отдернула руку. Нет уж, пусть лежат, как лежат. Все, что не на полу, её не касается. В конце- концов, может, Берте просто нравится разбрасывать деньги на постели.

Но Берта Шрайбер отнюдь не была неряхой. И Нина это знала. И очень боялась: а вдруг кто-то другой возьмет одну из нарочно оставленных хозяйкой дорогих вещей? Кого тогда заподозрят? Конечно, узницу, и никто не станет даже слушать её оправданий.