Они легли и потушили свечу, но через несколько минут Семей Степанович заговорил снова:

— Слушай-ка, ты в Петербурге или там, куда назначат, не вздумай в подобный разговор пущаться. А то скажешь, что надобно всех крестьян освободить или, как я давеча, что дурно имения населенные вельможам раздавать, а доброхот какой шепнет про то, куда приказано, — и пропал молодец! Время весьма неспокойное, нам, чиновникам, велят за вольнодумцами приглядывать, а у меня свой под боком объявился. В Херсоне с приятелями болтал небось про такое?

— Так и вы же с Алексеем Ивановичем… — начал Сергей.

— Мы друг дружку с подростков знаем… Одним словом, будь осторожен, прошу Христом-богом.

Дяденька не советовал спешить в Петербург.

— Запряжешься в службу, будешь, как я, месту крепок, — говорил он. — Кто знает, где тебе должность выйдет и когда сюды выберешься. А покуда спи, ешь да книги читай. Человек, который движением ограничен, должен занятие сидячее приобресть. Для тебя предвижу оное в книгах. Читай, думай, но молчи со всеми, окромя меня, да жены своей, коли умную да верную сыскать сумеешь.

Книг у дяденьки было теперь несколько сотен. Сергей читал вперемежку переводные — «Школу злословия», «Эмилию Галотти», «Похождение Гулливера», русские — до сих пор не попадавшегося ему «Недоросля», «Повесть о невинном заточении боярина Матвеева» и старые московские журналы. Везде, где сочинители касались петровского времени, на полях виднелись дяденькины пометки, а «Деяния Петра Великого» стояли на отдельной полке над кроватью.

— Вот в какое время хотел бы я жить, — говорил Семен Степанович, тыча пальцем в корешки этих книг. — Суров был и крут государь, но знал, чего хочет для России, и всегда интерес государственный поставлял превыше иного. Радуюсь, что не видит многое нонешнее, от коего огорчался бы зело.

Кроме чтения, почти ежедневным развлечением Сергея служили прогулки с дяденькой, отправлявшимся в обход по городу. До сих пор близко наблюдал только недавно рожденный войной на большой судоходной реке молодой Херсон с его крепостью, верфью, военными слободками, иностранными колонистами. А в существовавших шестьсот лет Великих Луках, видавших нашествия литовцев, шведов и поляков, все давно забыли о войнах. С валов упраздненной крепости ребята зимой катались на салазках, а летом их сдавали под пастбища. Входившие когда-то в гарнизон уральские и донские казаки превратились в мещан и ремесленников, лишь официально именовавшихся «казацкими недорослями».

О том, что город стар, говорила архитектура десятка церквей, там и здесь белевших за садами. Целые дни над городом плыл колокольный звон, и Семен Степанович посмеивался над поверьем, будто не к добру встреча со священником, — здесь она неизбежна по нескольку раз на дню.

Через Луки пролегал важный торговый тракт: Псков — Невель и дальше на Вильну, на Могилев. По нему тянулись обозы, ехали путники, скакали курьеры. По Ловати, крутым изгибом разделявшей городок — отсюда и его название, — с ранней весны плыли барки с льном, овсом, сеном, дровами, горшками. Еще недавно Великие Луки лежали у границы польского государства, торговали бойко, здешние купцы величались «гостями». И теперь Соборную площадь занимали каменные ряды и деревянные лавки. В рядах, тесных и полутемных, сидели осанистые, неторопливые потомственные «гости», в деревянных — купцы попроще. Но все одинаково зазывали редких прохожих и безбожно запрашивали за товар. Сергей хорошо рассмотрел этих бородачей весной, когда выбрались к дверям своих лавок, играли здесь в шашки, потешались над бродячими собаками, заставляли приказчиков перетягиваться на веревках.

Жен и дочерей купеческих можно было увидеть только в воскресенье. В парчовых душегреях и шелковых сарафанах, обвешанные жемчугом, набеленные и нарумяненные, они степенно направлялись в церкви рядом с мужьями и родителями.

Большую часть горожан составляли мещане, занятые мелкой торговлей и ремеслами. Искони славились великолуцкие кожевники, валяльщики, прянишники. Они жили более открыто, чем купцы. У тех семейные неурядицы и торговые споры решались в лавках или за наглухо запертыми воротами домов, а мещане работали и продавали изделия, сватали и кумились, пировали и дрались так, что вся улица о том знала. Городничему они доставляли много хлопот, — приходилось судить и мирить, взыскивать долги и подати, следить за сдачей рекрутов, вразумлять, наставлять и стращать.

Слушая из соседней комнаты, как дяденька разбирает бестолковые препирательства жалобщиков-мещан, Сергей удивлялся его терпению. Лишь очень редко городничий, рассердись, приказывал квартальному надзирателю:

— Квасов! Отведи дурака на сутки под арест, пусть на досуге слова мои уразумеет!..

Однажды, уже в апреле, Семен Степанович с крестником шли к строившемуся за собором пешеходному мостику на охваченный рукавом Ловати островок Дятловку. Дяденька рассказывал, что каждое почти половодье река сносит мостик и приходится наводить его заново. Во много раз дешевле было бы построить арочный каменный, но денег на то казенных не положено.

— А вы бы купцов уговорили раскошелиться, — сказал Сергей.

— Пробовал. А они мне: «Тесу да гвоздей из уважения твоей милости завсегда пожертвуем, а каменный нам не надобен». На Дятловке и верно беднота живет. Вот головы куриные как экономию понимают.

На этом дяденькином слове со стороны торговых рядов донесся взрыв хохота, потом второй. Городничий остановился.

— Над чем-то купцы потешаются. Может, петушиный бой устроили. Видывал когда? Хочешь поглядеть?

Но не поспели они дойти до толпы, собравшейся у лавок, как из нее выбежал провожаемый гоготом оборванный человек. В нем Сергей узнал Сеньку Чижика, безобидного дурачка, который по воскресеньям сидел у собора, собирая гроши в дырявую шапку.

— Чем веселитесь, честные купцы? — спросил Семен Степанович, входя в почтительно расступившийся круг.

Многие продолжали улыбаться, но все молчали.

— Ну, хоть ты, Вихорев, говори, — обратился дяденька к молодому купчику с добродушным лицом.

— Да мы что ж, ваше высокоблагородие, — сказал тот, снимая шапку и кланяясь. — Мы так ведь, то есть без зла.

— Да дело-то в чем?

— А вот, изволишь видеть, привезли из самого Петербурга какую забаву. Гривенник, то есть серебряный, что сам по земле бегает. В нем дырка махонькая проверчена и нитка продета. Вот-с, положат наземь, а кто за ним нагнется, то и — дерьг! Сряду его нет — убежал. — Купчик оглядел всех с довольной улыбкой: хорошо, мол, рассказал. И продолжал: — Вот Чижика кликнули. Дурак — хвать! А гривенник — прыг из рук! Он опять к нему — опять скок! Вот тут и полегли все, ваша милость, со смеху.

Дяденька тоже рассмеялся, но как-то невесело и, кивнув, пошел из круга. Лишь когда были уже за собором и готовились спуститься к мостику, он глянул на Сергея.

— Видал, какой забаве здешние «лучшие люди» радуются? По мне, и мещанишки со своими глупостями лучше сих бездельников.

— Но вкусы и у тех такие же. Ведь редкий мещанин, полагаю, купцом не хотел бы стать, — возразил Сергей.

— Пожалуй, — согласился Семен Степанович. — Но пока сами ремесленничают, сиречь делом руки заняты, то и лучше сих толстопузых. Может, в столице, где купцу, чтоб не прогореть, должно умом раскидывать, суетиться, соперников превозмогать, и они люди живые. А у здешних от безделья башка жиром заплывает.

— Скучно вам здесь в обычное-то время, — сказал Сергей. Он подразумевал годы, когда не бывал около дяденьки.

— Невесело, — согласился тот. — Только не для веселостей и родимся на сей земле. Зато твердо знаю: пока я городничий, все-таки справедливости побольше в Великих Луках…

Еще одним развлечением Сергея была проездка дяденькиных буланых. Дорожную тройку с Фомой Семен Степанович отослал в Ступино на готовый запас овса и сена, а тамошних лошадей роздали крестьянам. Ездил Сергей с Моргуном, который, несмотря на свое увечье, мастерски управлял парой.