Действительно, через неделю комендантский адъютант принес Непейцыну пакет за пятью печатями, в котором находился крест и патент на чин за подписью князя Потемкина. К ним был приложен ордер на получение в Херсоне жалованья «отчисленному от фрунта подпоручику» за последнюю треть прошлого года по прежнему чину, за первую треть 1789 года уже по новому и еще за целые полгода, данные царицей в награду всем участникам штурма. Непейцыну оставалось только послать Филю за вином и просить адъютанта выпить бокал за нового кавалера, что и было сделано с явным удовольствием.

Конечно, Сергей горячо благодарил Михайла Матвеевича и получил еще одно обстоятельное письмо с советом не спешить из Херсона, дождаться возвращения из Петербурга на юг светлейшего, а пока прислать в главную квартиру просьбу о выдаче аттестата с рекомендацией в Военную коллегию. Иванов писал также, что царицей уже утвержден проект особого наградного креста участникам штурма Очакова, который чеканится на Монетном дворе и будет скоро раздаваться. Такой крест Сергею надобно получить не только потому, что он почетный, но и потому, что, сказывают, даст три года старшинства в службе.

Выходило — надо терпеливо ждать в Херсоне накопления сил, аттестата и креста со старшинством. Вот он и сидел перед окошком, слушал, как брякают небольшие колокола ближней греческой церкви, как стучат топоры, как щебечут птицы. И что скрывать — с гордостью посматривал на мундир, повешенный поблизости. Красный с золотом эмалевый крестик красиво выступает на черном бархате лацкана. Нет, он не убежал от пушек, крест ему дали за честно пролитую на штурме кровь. Но все-таки несправедливо выходит. Ему, офицеру, — и чин, и орден, и денег сколько, а Тихону, который тоже ногу потерял, ничегошеньки…

Те солдаты, которые в штурме участвовали, хоть добычу важную захватили. Благодаря штурму и сам Сергей сделался очень богат. Когда пришел в себя после болезни и стал соображать о делах, то, понятно, обеспокоился, как у Фили с деньгами. Ведь расходы были немалые — лекарям сколько платил, за квартиру, ему на вино и на харчи всем троим да прокорм лошадям. Но Филя сказал:

— Не тревожьтесь, сударь, денег не на один год хватит. Я без вашего приказа обмен выгодный произвел.

— Какой обмен? Где?

— А вот извольте послушать. Как вы без ноги ставши, первые дни очень беспокойны метались, то я решился Михайлу Матвеевича просить лекаря самолучшего к вам привесть. Посадил Фому камелек топить да за вами приглядывать, а сам взял все деньги, наши и от Осипа Васильевича наследственные, чтоб дохтору тому вперед сколько ни захочет отдать, да и пошел в крепость. Слышно было, главная квартира туда перебралась. Что видел, рассказывать не стану — радуюсь, что вы не видали… Сыскал я Михайлу Матвеевича, обещались самого дохтура Стаге привесть, денег не взяли, и побежал я обратно. Бегу по улицам, стараюсь по сторонам не глядеть. Вдруг останавливает меня гренадер пьяный. Трясет перед глазами мешком порядочным — как торбы конские для овса, гремит в нем деньгами, просит на ассигнации обменять. «Замаялся, говорит, брякотину тяжелую таскавши, дай бумаг сколько-нибудь». Сунул я руку в мешок. Смотрю — всё золотые, только не наши. Говорю: «Я тебе за все дать не могу, нет у меня столько». — «Дай, говорит, рублев двести бумагой, да и бери». Я опять: «То ж золотые!» А он: «Да таких тут цельны подвалы — захочу, еще наберу, а в ранце таскать накладно». Дал ему триста рублев бумажных, только полтораста нам оставил, взял мешок и пошел. Его-то потом выкинул, он будто в крови вымаран был. А тут, в Херсоне, меняю такую монетку на наших семь рублев серебром. Меняла говорит, будто она венецейская, потому ниже нашей идет… Вот извольте взглянуть. — Филя подал Сергею золотую монетку с изображением крылатого льва. — И всего их у нас нонче пятьсот двадцать две штуки имеется.

— Выходит, ты совсем мало гренадеру дал, — укорил Сергей.

— Мог бы и того меньше, — ответил Филя. — Тогда все за ассигнациями гонялись, никто золота, а пуще серебра брать не хотел. Город богатейший. На оружие дорогое, на шелка не глядели…

— А куда пленных оттуда погнали? — спросил Сергей, — Здесь, в Херсоне, есть ли? Поможем им из тех денег…

— Пленных? — потупился Филя. — Да правду сказать, Сергей Васильевич, не было пленных. Такая резня шла, что и вспоминать страшно…

— Но дети, женщины?

— И тех почти не брали. Дрались турки крепко, в каждом доме сеча шла. Ну и солдаты осатанели с морозу. Наших убитых, сказывали, больше тысячи было да раненых две тысячи, никак.

— А турок?

— Что про них, сударь, толковать?.. — сказал Филя хмурясь. — Слышал здесь уже, будто больше десяти тысяч побили. Но кто ж считал? В домах да на улицах навалом лежали…

До пасхи оставалось полторы недели, когда Сергей начал ходить на костылях. Сначала по комнате, в халате, от кровати к окну. Оказалось так легко, что решил выбираться на двор. Филя засел зашивать низ левой штанины: «Чтоб не дуло», — пояснил он. Смазал и начистил сапог и башмак на уцелевшую ногу.

На другое утро впервые за четыре месяца Филя помог Сергею одеться и обуться. Допрыгал до скамейки, что стояла под его окошком. Поздороваться с Непейцыным из своей каморки вылез Тихон.

— Ты, ваше благородие, главно пазухи натруди, чтоб вроде юфти отмялись, — советовал он. — Я на костылях полгода скакал, так до сей поры тута мозоля. Ты по двору — туда-сюда, туда-сюда, как артикулы отмахивай. Что шибче нога целая да пазухи заноют, то лучше…

Сергей начал ковылять по двору, «обскакал» сад Леонтовича, взобрался в беседку на пригорке у забора и подивился обстоятельности построек подполковника. А когда вернулся, то подмышки, здоровая нога и особенно праздно висевший обрубок, действительно «шибко» ныли. Но на другое утро он снова был на дворе.

А через три дня была страстная суббота, и утром поехали говеть в крепостной собор. Сергей впервые видел улицы Херсона. Идущие вдоль Днепра или поперечные, сбегающие к реке, все были немощеные, обстроенные одноэтажными домиками с молодыми садами.

За высокими земляными валами крепости, по которым ходили часовые, за каменными воротами, окружая собор, стояли дворцы императрицы и Потемкина, арсенал, провиантские склады и цейхгаузы, гауптвахта с платформой для караула — все каменное, крытое железом. Собор был невелик: белый, строгий, обсаженный молодыми деревцами. На лугу перед ним — несколько могил с деревянными крестами.

— Сюда, Сергей Васильевич, всех старших чинов из-под Очакова привезли, — пояснил Филя. — Там вон генерал Синельников, там полковники какие-то, а тут сам бригадир Горич…

Непейцын обошел могилы, прочел надписи и подумал:

«Тут все уравнялись, одинаково для потомков будут герои очаковские. Еще наследники казнокрадов памятники покрасивей поставят и возвеличат Синельниковых против Горичей…»

Когда, исповедовавшись и причастившись, Сергей доехал домой, то едва проковылял до постели, — так ныл, так болел еще не привыкший к движению тела обрубок.

— Лежите, сударь, теперь до вечера, отдыхайте, — посоветовал Филя. — А к заутрене, может, не в собор поедем, а в греческую церковь? До нее рукой подать, а вера вроде как наша. И еще в ихней церкви скамейки стоят, вы присядете.

— А ты откуда знаешь? — удивился Сергей.

— На неделе ходил, прикидывал, куда вас к заутрене везть.

Участок подполковника Леонтовича располагался на окраине слободки, где жили вызванные Потемкиным из Греции моряки и торговцы. Уже не раз до сидевшего у окошка Сергея долетал с улицы разговор на греческом языке. Проходившие мимо здоровались знакомыми ему выражениями: «Кали мера… Кали спера…» И часто слышал на разные лады повторяемое слово «хримата» — деньги. Тут все жили торговлей.

Вечером отправились в церковь. Пройти нужно было всего два квартала вниз к Днепру. Около церкви горели масляные фонари. Молодые деревца отбрасывали тени на белые стены. И здесь за алтарем виднелось несколько могильных крестов. Внутри было полно народа. Два ряда массивных колонн поддерживали выбеленные своды. Впереди на темном резном иконостасе поблескивали золоченые оклады икон. Вдоль стен и правда стояли скамьи. Усевшись, Сергей слушал непонятные возгласы священника и смотрел на молящихся. Женщины поместились по ту сторону средней дорожки, перед ним были только мужчины. Крепкие, с большими грубыми руками, которые они истово поднимали к загорелым лицам. Белоснежные рубахи, расшитые безрукавки, серьги в ушах. Всё, верно, шкипера да матросы — отважный народ. Вот они, греки, родичи Николы и Егора. Здесь им, видать, климат в самый раз. Как бы узнать, жив ли Адрианопуло? Говорят, бывает, что выздоравливают чахоточные. А Егора в этом году, наверно, выпустят в офицеры. Против шведов или сюда? Хорошо бы ему написать обо всем… И принесет почтальон письмо на Ждановку, рядом с их корпусом… Э, не надо об этом думать, даже мысленно имя ее произносить…