Непейцын снова принялся рассматривать греков. Вот молодцы, какую церковь построили! Ведь и городу самому меньше десяти лет. Надо будет днем прийти. Да, да, прийти, ну, приковылять и рассмотреть, что за статуи в нишах колокольни поставлены. Из сада Леонтовича видел. Евангелисты, наверно.

Когда шли от заутрени, Филя сказал:

— Иконостас резной, сказывают, с Кипра-острова привезен на корабле, тамошним резчикам заказывай. С родины ихней…

— А твоя родина, Филя, где?

— Моя под Тверью была, да теперь уж вроде в Луках или здесь. Где Семен Степанович, вы да Ненила — там и родина. И здесь, к примеру, можно бы жить — тепло, река большая, цены недорогие, да место, должно, нездоровое.

— Отчего так думаешь?

— Народ простой, слыхать, сильно мрет — матросы, солдаты…

Тихон открыл калитку и, когда похристосовались, сказал:

— В Софийской церкви были, ваше благородие?

— Как ты назвал? — переспросил Непейцын.

— Греко-Софийской зовется, — подтвердил инвалид.

«Вот и забудь о ней!» — думал Сергей, присев в своей комнате и глядя, как Филя зажигает свечи на праздничном столе.

— Зови и Тихона разговляться, — приказал он вошедшему Фоме.

С праздников Сергей взял правилом ежедневно выходить из дому. Подолгу колесил по участку Леонтовича. Походив по двору, присаживался передохнуть на край колодца, а в саду — на одну из каменных скамей, поставленных перед домом, или в беседке. Потом стал заставлять себя выходить в город. Заставлять нужно было потому, что уж очень жалостно на него смотрели встречные: такой молодой, а уж калека!.. Ну что ж, надо и к этому привыкать — новая нога не вырастет. И то сомнительно, удастся ли когда обходиться без костылей. Рана хотя и закрылась, но малейшее прикосновение к рубцу вызывало боль. Какая тут деревяшка!..

Филя предлагал сопровождать своего барина со складным стулом, но Сергей отказался. Понемногу удлиняя маршрут, сначала доходил до главной Екатерининской улицы, что шла от Пехотного форштадта до крепости, заглядывал в лавки, где торговали французы, итальянцы, греки и русские, потом стал отправляться в сторону верфи, где увидел стоявшие на стапелях и спущенные уже на Днепр корабли. Наконец добрался до крепости. Под внимательным взглядом все выглядело не так добротно. Земляные валы оползали, штукатурка трескалась, ржавые пятна проступали на плохо окрашенных кровлях.

«Для себя господа вроде Леонтовича иначе строят. Там ничего не обвалится, не проржавеет», — думал Сергей, смотря на крепостные здания из окна комендантской канцелярии, куда зашел получить жалованье по ордеру, посланному из главной квартиры.

Высчитать нужную сумму оказалось не просто. Писаря заставили его трижды приковылять в присутствие. Таких не разжалобишь и отстрелянной ногой. Только «барашек в бумажке» ускорил дело.

Во всех окнах казенных зданий в крепости торчали равнодушные рожи с перьями за ухом. Идучи от коменданта, Сергеи размышлял, сколько здесь собрано взяточников, когда одна из таких харь стала вдруг кивать ему и улыбаться. Затем в дверях появился некто в зеленом мундире и с криком: «Славянин, здравствуй! Или фон Шванбаха не узнаешь?» — бросился обнимать Непейцына.

— А, Иоганн! — сказал Сергей, не выказывая особой радости.

— Какая приятная встреча! Ты в отставке? — продолжал Шванбах, юля вокруг Непейцына. — Чего ж в Псковские земли не едешь?

— Я пока только от фрунта отчислен.

— Но позволь тебя поздравить с орденом!

— Зараз поздравь уж и с тем, что без ноги и что Осип убит.

— О! Я слышал! Какая жалость! Милый друг детства! Помнишь, как я его по-французски в первый год подтягивал?

Непейцын только хотел добавить: «За домашнюю пастилу», — как Шванбах продолжал:

— А знаешь, перед отъездом из Петербурга, в прошлом месяце, мы тебя с Николаем Васильевичем вспоминали.

— С Верещагиным? — спросил Сергей, забыв недавнее желание отделаться от суетливого, по-прежнему похожего на лису немчика.

— Ну конечно, — тараторил тот. — Родственника одного из Курляндии привезли, так я просил в кадеты определить. А полковник очень про тебя беспокоился. Там сначала слух прошел, что вас обоих убило, а потом стало известно, что одного Осипа.

— Здоров ли Николай Васильевич?

— Вполне. Племянницу на масляной замуж выдал за Мертича. Слыхал, что он женился-таки в тридцать пять лет?

— Криштафович еще осенью, как приехал, говорил что-то такое…

— Вот Андрею повезло! Уже капитан и «Георгия» схватил!

— Ну, он на штурме в таком пекле побыл, что любой награды достоин. А ты еще прапорщик? И отчего в пехотном мундире?

— Что ты! Давно подпоручик, и генерал обещал, как отсюда вернусь, к поручику «за отличие» представить. Если, конечно, достойно поручение выполню, — скромно закончил Шванбах.

— При каком же генерале состоишь и что здесь делаешь?

— При генерал-аудиторе Волкове и здесь одно расследование произвожу. — Иоганн понизил голос: — Донос на здешних инженеров. Ничего важного. А отсюда по другому делу в главную квартиру поеду.

Через несколько минут они расстались, и Сергей не позвал Шванбаха к себе, хотя тот и говорил, что хотел бы кое-что рассказать о Петербурге, о планах по службе.

«Значит, только на масляной повенчали, — думал Непейцын. — Если б я не был ранен, сразу отпросился в отпуск да прискакал к новому году в Петербург, то, может, и остановил бы свадьбу. Он, значит, на девятнадцать лет ее старше… Э, глупости, ничего бы не остановил. Во-первых, я лежал тогда при смерти, а во-вторых, она, наверно, забыла обо мне. То детское все было. А теперь и мне надо скорее ее забыть. Не хочу о корпусе разговаривать. Да и Шванбах противен по-прежнему. Тоже расследователя выбрали!»

Когда доковылял до своей калитки, захотелось побыть одному. И Филя с его заботами был сейчас тягостен. Решил: «Пойду к греческой церкви. Посижу в ограде. Наверно, сейчас там никого нет».

Когда проходил мимо сторожки, услышал монотонный гул детских голосов — школьники нараспев учили что-то.

«Уже и школу греки устроили», — подумал Сергей, направляясь за алтарь к скамейке, стоявшей у крайней могилы.

Прислонил костыли сел, снял шляпу, отер потный лоб. Окинул взглядом могилы. На нескольких распустились маргаритки и еще какие-то цветы. Немного еще, человек десять тут положено. Какие-нибудь почетные прихожане — купцы, судовладельцы. И надписи, верно, по-гречески, не поймешь ничего. Привстав, заглянул на дощечку, прибитую к деревянному кресту, у которого сидел. Прочел:

«Вот так встреча! Правильно ты чувствовал, Никола, что не вернешься на эскадру. Но, видно, были около тебя земляки, раз здесь схоронили… Ну, денек выдался!»

За тяжелым днем пришла такая же ночь. Сергею не спалось. В комнате было душно, больше обычного ныла рана, чесалась отнятая, оставленная в Очакове нога. Мысли одна грустнее другой шли чередой: «Вот как все нехорошо складывается. За год один сколько потерь. Надо будет плиты каменные Николе и Осипу заказать. Ведь уедешь на север, так навряд снова выберешься. Скорее бы аттестат пришел, к дяденьке поехать… Наверное, утро скоро, а сна ни в одном глазу. Сесть, что ли, к окошку, воздухом свежим дохнуть».

Вылез из кровати, встал к стене, по которой всего шага три-четыре до окошка — вон оно, чуть брезжит впереди. Прыгнул раз, второй. И вдруг запнулся о половичок. Теряя равновесие, попытался схватиться за что-нибудь, но рука скользнула по стене. Упал лицом вниз, инстинктивно выставив обе руки и оба колена, одно из которых заменяла теперь культя. Боль от удара ею была так остра, что Сергей застонал. Пока разбуженный Филя высекал огонь, он сел, но подниматься сам не решился. И вот опять на постели. В трепетном свете свечи по простыне расплывалось кровавое пятно.

— Сверни одеяло, подсунь под обрубок, — приказал Непейцын.