Кровь не унялась, наложили жгут из полотенец и Филя бросился искать лекаря.

Он возвратился через полчаса. За ним, зевая и поеживаясь, шел пожилой человек в военном мундире, неся ящик с инструментами и узел с корпией и бинтами.

— Свечей побольше и таз с теплой водой! — распорядился он. — Эк вас, господин поручик, угораздило… Да, да, душновато. Ничего, иногда такое кровотечение полезно. Честное слово даю. После него окончательное заживление наступает… Свечей, свечей, друг любезный! Надо, чтоб как днем светло стало…

Лекарь обмыл открывшуюся рану, осмотрел ее, сделал перевязку, помог Филе перестлать постель. Что-то было в его неторопливом говоре и уверенных движениях успокаивающее, доброе, такое, что Сергею не хотелось с ним расставаться. Начало светать. Оправившийся от испуга Филя предложил подать закусить. Василий Прокофьич — так звали лекаря — не отказался.

— Спать уже некогда, — сказал он. — От вас прямо в должность.

— В гошпиталь? — спросил Сергей.

— Туда попозже. Окроме тамошнего, на мне надзирание лежит за легкими больными, которые на Пехотном форштадте квартируют. Вот где, доложу, тяжкая комиссия.

— Что же?

— А то, что скученны крайне, помещения — развалюхи трухлявые и на довольствии их обворовывают. Ну и болеют, мрут.

Когда лекарь прощался, Сергей просил его прийти еще.

— Загляну разок. Более, полагаю, не понадобится. Но лежите, сударь мой, совершенно спокойно, чтоб опять не навредить…

Некоторое развлечение при подвижном лежании доставили Сергею визиты подполковника Леонтовича. Высокий, осанистый, но с короткой нижней челюстью, напомнившей нелюбимого кадета Лукьянова, подполковник с порога заявил, что пришел познакомиться с доблестным офицером. Приглашенный присесть, он рассказал, что возвратился один, потому что служба требует присутствия в Херсоне, но что через недели две прибудут жена его и младшая дочла. Предполагая, что это намек на желательное освобождение флигеля, Непейцын сказал, что немедля велит искать другую квартиру. Но подполковник рассыпался, как будет счастлив сохранить такого жильца, и уверил, что столь покойного места Сергей Васильевич не сыщет. А что до дворни, которая приедет с дамами, то люди у него тихие и число их невелико.

— У меня не как у других господ, — хвалился Леонтович — Я лишних не кормлю. Всяк свое дело знает, а не чулки впрок вяжет…

Затем рассказал, что дом, построенный на прежней службе в Киеве, отдал за старшей дочерью, что до сих пор квартировал в Херсоне один, но теперь полагает здешний город в безопасности и даже построился далеко от крепости.

Тут, как бы к слову, осведомился, имеет ли где недвижимость Сергей Васильевич или живет только службой. Гладко болтая, Леонтович проворно шевелил овечьей губой, будто жевал траву на пастбище.

Ответив, Непейцын добавил, что полагает искать места, потому что хозяйства не смыслит, а служить можно и на деревяшке.

Подполковник одобрил такие мысли, полюбопытствовал, сколько в его деревне душ, в каком наместничестве и хороши ли там урожаи. А в заключение спросил, не надобно ли Сергею Васильевичу какой мебели. В большом доме стоит даже слишком много. После убитого под Очаковом приятеля инженер-полковника Корсакова купил он задешево на целый дом мебели отличной работы резчиков и позолочников, которые из Петербурга присланы в здешнее Адмиралтейство.

Хотя обстановка его была самая скудная, но Сергей отказался, и Леонтович ушел, пригласив в гости, когда прибудут его дамы.

«Экий хвастун, болтун и ворюга! — думал Непейцын, оставшись один. — Откуда иначе дом — там, дом — тут? Хотя строить для себя руками солдат у нас дело столь обычное, что и за воровство не почитается. А как хвастал, что задешево купил мебель у вдовы приятеля! Вроде «вор у вора дубинку украл». Помнится, про Корсакова здешнего слышал, что казнокрад был знатный. Жди, пойду к тебе в гости! Очень надо, овечья морда!»

Через несколько дней Сергей встал с постели. И только уселся у окна, как увидел плац-адъютанта, идущего к его флигелю, помахивая пакетом в сургучных печатях. «Новый крест несет!» — догадался Непейцын и крикнул Филе, чтоб готовил вино и закуску.

Действительно, в конверте лежал золотой крест на георгиевской ленточке и грамота к нему. Стол был мигом накрыт, и поручику предложили отобедать. Хозяин с плац-адъютантом усердно обмывали награду, когда пришел инженер-подполковник. Он поздравил Сергея с первым в Херсоне очаковским крестом, о котором уже прошел слух по крепости, — писаря ощупали его сквозь конверт. Леонтовичу подали прибор, и Филя побежал за добавочными бутылками. Услышав о писарях, плац-адъютант рассыпался в извинениях, что Сергею пришлось не раз приходить для получения жалованья, — он уезжал в командировку, а то бы не допустил такого свинства. Леонтович полюбопытствовал, о чем шла речь, и, выслушав пояснения о присылке жалованья за год, сказал:

— У Сергея Васильевича бессомненно есть в главной квартире сильные милостивцы.

— Да, есть один добрый ко мне человек, — согласился Непейцын, думая о художнике Иванове, и перешел к тому, что уже почти здоров и, как получит аттестат, тронется в деревню и в Петербург, а то без дела получать жалованье как-то стыдно.

— Помилуйте, Сергей Васильевич! — воскликнул плац-адъютант, — Казна не обеднеет, а вам в честь чего от своего дохода отказываться? Какие б у вас средства ни были, но, чем дольше и чем больше платить станут, тем приятней. А в службе чего хорошего?

— Совершенно справедливое замечание, — жевал овечьими губами Леонтович, — Что, окромя хлопот и огорчений, служба приносит?

— Инженерам-то она не без пользы, — подмигнул поручик.

Когда гости ушли, Сергей приколол на мундир второй крест и долго любовался обоими рядом. Ничего не скажешь — красиво! На одной стороне золотого плоского, с округленными концами, креста стояло: «За службу и храбрость». На другой: «Очаков взят 6 декабря 1788 года». Да, этой даты никто не забудет, кто там был. Но хватит любоваться. Настоящие герои — греки, римляне, поди, не кичились отличиями, а радовались, что принесли пользу государству… И все-таки приятно с таким крестом, которого здесь никто не видел, пройтись по лавкам, в крепость. И дяденька обрадуется, когда прочтет в письме про новую награду.

На этот раз письмо Иванова пришло после пакета. Он писал, что светлейший возвратился из Петербурга не совсем здоровым, поэтому, кроме важнейших дел, ему ничего не докладывают, что главная квартира переезжает в Дубоссары, ближе к театру кампании этого лета, и что уж там, наверно, удастся выправить Сергею аттестат.

Что же, ждать так ждать. И дела в этих местах еще есть.

— Следует нам на могилу к Осипу съездить, — сказал Непейцын, когда снова начал ковылять на костылях.

— И до больших жаров, сударь, надобно, — поддакнул Филя.

— Ты разузнал бы, где плиту получше заказать, — попросил Сергей.

— Узнавал уже, сударь. У самого ихняя могила на сердце лежит. На Сухарном форштадте кузнец лучшие кресты из полосового железа гнет, а на плитах тут многие надписи высекают.

В тот же день съездили на Сухарный, расположенный за крепостью, и заказали по кресту и по плите для могил Осипа и Николы — авось вместе долговечнее будет. А через неделю катили уже по степной дороге. На этот раз колокольчик звенел-заливался что было силы. Сверкал на солнце серебряный лиман, стлалась по другую сторону тарантаса цветистым ковром степь, несло от нее теплом и густым медовым духом.

— Как красиво, как дышится легко! — восхищался Сергей.

— Богатый край, сударь. А туркам, видать, не больно нужен был. Только по берегу деревнишки кой-где, — отвечал Филя, указывая на ту сторону, куда им предстояло переправиться.

— Выходит, правильно отвоевали? — спросил Непейцын.

— По мне, Сергей Васильевич, никогда воевать не надо, пока своя земля не устроена во всем так, что лучше нельзя. Но уж коли отвоевали, то раздать бы новые земли тем, кому на прежних тесно да голодно жилось. Тогда и солдаты, что под Очаковом лежат, на том свете возрадуются: «Не зря нас на смерть привели…»