— Ах, ловок, молодец! — сказал Мертич таким точно тоном, как хвалил его на манеже.

— Правду говорят, что он очень сердит бывает на уроках? — спросила Соня, когда они сделали несколько шагов.

— По-моему, за дело сердится. Самый любимый мой офицер.

— А дядюшка?

— Господина полковника я больше почитаю, но не назвал оттого, что к строю не касается…

— А вы хорошо верхом ездите?

— Господин ротмистр одобряет. Я с детства учен дяденькой. Он мне отца заменил да и матушку. Он самый лучший человек, какого знаю… — От Сониного ласкового взгляда Сергею хотелось еще рассказывать.

— Вы через танец меня пригласите, — сказала она. — Я вам памятку припасла, но сейчас не достать. Надо, чтоб наготове была, из руки в руку передать. — Она чуть пожала пальцы Сергея.

— Почему же через танец, а не в следующий? — спросил он.

— Чтоб господин Мертич вам не отомстил на манеже за меня.

— За танец с вами я что угодно вытерплю! И он не таков, чтоб из личности придираться…

При начале следующего танца ротмистр подстерег Соню, входившую в зал, и повел в первой паре. Несомненно, они были и самая красивая пара. Уверенно ведя свою даму, Мертич рассказывал такое, отчего она все время смеялась. Но кончился танец, и, разыскав глазами Сергея, она вновь кивнула ему. Он подбежал.

— Англез я обещала monsieur Непейцыну.

Ротмистр поклонился и пошел приглашать другую даму.

— Держите, не выроньте, — сказала Соня, когда музыка заиграла и они стали в пару. — Памятка со значением. Я ею не шучу. Ведь и вы не шутите со мной? Правда? — В ладони Сергея оказался маленький предмет в шелковой бумажке. — Сейчас, когда будем танцевать vis a vis, переложите за перчатку.

— Я не шучу и спасибо, что вы не шутите, — сказал Непейцын, когда они опять пошли рядом и ее чистое розовое ушко оказалось близко.

Вскоре позвали ужинать, и за столом Софью посадили с большими, а кадетов всех в ряд. Но Сергей и здесь был счастлив. Улучив минуту, когда рассаживались, он вышел в переднюю и развернул пакетик. В нем лежало маленькое золоченое сердечко с кольцом наверху и синим шнурочком — то самое, что было на Сониной шее, когда увидел ее за клавесином.

— Что так разрумянился? — спросил Верещагин после ужина. — Гляди не простудись, как в камору побежите.

— Покорно благодарю, господин полковник, я здоров!

Когда все смолкло вокруг, Сергей достал из-под подушки свое сокровище. «Куда спрятать, как сберечь? Ставши офицером, смогу носить его на шее… Вместе с крестом, что ли? Ну и что плохого? А здесь спишь да в баню со всеми ходишь, сразу увидят. Отнесу-ка Филе на сохранение, как ни жаль расставаться. Объяснять ничего не стану — сверточек, и всё. А пока несколько дней поношу, как талисман. Рубаху наглухо застегну…»

В мае Криштафович рассказал Сергею, что видел, как от верещагинского флигеля отъехал дорожный тарантас. В нем уезжали Соня, Даша и Маркелыч.

— Я им шляпой отсалютовал, а Соня мне платочком, — повествовал Андрей. — А на крыльце стояли полковник с полковницей и наш Мельник.

Опять побежали летние дни — езда и пеший строй на плацу, учебные стрельбы на Выборгской стороне, проездки капральством до Красного кабачка, купание, игра в городки, в свайку, воскресный отдых у Фили и глубоко ото всех припрятанные мечты, как осенью вновь увидит Соню.

Из внешнего мира до кадетов дошло, что императрица путешествует по недавно завоеванным областям, что там ей показывают вновь построенные города, верфи, крепости и будто она всем довольна.

В августе Греческий корпус выпустил двенадцать офицеров. В их числе получил производство в мичманы Никола Адрианопуло. В новеньком белом мундире с зелеными лацканами, худой, темноликий, зашел он проститься с Сергеем.

— Завтра едем с Георгиади на Черное море. Можно бы еще тут пожить, но мы хотим туда, где потеплей и порохом пахнет.

— Какой порох? — удивился Сергей. — Войны и в помине нету. Императрица по югу путешествует.

— Путешествуя, смотр делает войскам и флоту. Да и турок я знаю: Крым отдали — опять его отнять захотят.

— Ну, такому не бывать!

— Конечно. От Егора тебе поклон. Вчера на дачу к генералу ездил проститься.

— А чего он там? Ведь эту зиму не хворал совсем.

— Добрые люди к нему привыкли. Пусть окрепнет лучше, через два года будет офицер здоровый, не такой, как я.

— Разве плохо себя чувствуешь?

— Иногда грудь болит, по утрам кашляю. В Севастополисе лучше будет, а в Греции все пройдет.

— Все надеешься туда попасть?

— А как же? Раз в прошлую войну фельдмаршал Румянцев Задунайским стал, в новую он армию к Царьграду приведет. Тут в Греции восстание неминуемое, государыня его поддержит, великий князь Константин к нам императором, и мы в свой флот перейдем…

Они расцеловались, и Никола пошел было прочь. Потом остановился:

— Слушай, Славянин! Где бы я ни был, помни: мой дом — твой дом. Понял? Я твою телогрейку до сих пор ношу.

— И мой дом — всегда твой, Никола. И я твою раковину берегу.

Скоро прошел выпуск и у артиллеристов. Из приятелей Сергея по дороховской компании произвели силача Васю Костенецкого. Его и многих других назначили в армию князя Потемкина.

Начались классные занятия. От успехов зависело теперь, куда выпустят, каким чином, кого оставят при корпусе репетитором или по строевой части. На репетиторство Сергей не надеялся — по наукам шел из средних. На эту должность по математике явно метил Аракчеев. А вот по строевой Непейцын думал, что может и повезти. Кисель-Загорянский и особенно Мертич всегда к нему благоволили. Хорошо бы никуда не уезжать, поселиться в одном из корпусных флигелей с Филей и Ненилой. Да что хитрить с собой — здесь хорошо оттого, что Соня недалеко будет. А пока скоро приедет на зиму…

Осип больше не проводил праздники «за корпусом». Теперь Занковский уходит в отпуск из последних — верно, беднягу и домой не тянуло, а может, казалось, что так меньше видят, как бежит пешком — кареты за ним больше не присылали. Но товарищи знали слухи, что ходили по городу. Говорили, что генерал Занковский много лет наживался на постройках казарм, а тут не поладил с кем-то повыше — не поднес, сколько требовал. Вскоре в Аудиториат поступил анонимный донос, возымевший немедленный ход — видно, его поддерживала сильная рука. Занковский от всего отперся. Тогда взялись за подрядчиков, а пока отрешили генерала от должности.

— Если убедятся, что невиновен, то все у них но-старому будет, — сказал Сергей брату, жалевшему своею приятеля.

— Больно ты прост! Ведь можно и десять лет расследовать. А за то время сколько денег подьячему уплывет, который генералу оправдания строчит, да на подарки крючкам, что следствие ведут.

— Неужто подарки берут?

— Еще как! Федька говорит — потому им и выгодно дело тянуть.

Опять Сергей звал брата с собой в воскресенье обедать к Филе и опять получил отказ:

— Нечего мне там делать. Я лучше почитаю что-нибудь.

Действительно, он много читал, явно в ущерб занятиям, преимущественно французские книги. А на замечания старшего брата, что так перед выпуском потеряет медаль, ответил:

— Ляд с ней, пусть ею Аркащей подавится. Раз в гвардию не выходить, и так дотяну. А французский хорошо знать все важней. Сорока прав был, что на нем везде высшее общество изъясняется…

— А где ты в таком обществе бывать собираешься? — насмешливо осведомился Сергей.

— Увидишь, не упущу случая… — спокойно уверил его Осип.

Скоро такой случай представился. Родственник Дорохова, офицер, женился на девушке из богатой семьи и переехал жить к тестю. Там были еще дочери-невесты, охотно принимали молодежь, и Ваня представил своих приятелей. Осип с первого дня стал как свой, а Сергей сходил только раза два. Все ему не понравилось — нарядная обстановка и наглая дворня, оборванные крепостные музыканты, которые, фальшивя, играли танцы, обильная выпивка и большая карточная игра, жеманные барышни, ни слова не говорившие по-русски, и толстобрюхий родитель, который чванился, что у него обедывал сам князь Куракин…