На другое утро Филя подал Сергею два письма. Одно было от Василия Михайловича, где просил простить, что не зашел более. Встретил попутчика, который за десять рублей довезет до самого Воронежа. Второе — от Иванова, из Ясс. В канцелярии светлейшего царит такой хаос, что разыскать отпуск прошлогодних бумаг совершенно невозможно. Пусть Сергей не скупится дать кому следует, чтобы без ответа обошлось. А князь Потемкин снова сбирается в Петербург, Иванов приедет тоже и через Попова все, что надобно, устроит, буде еще случится нужда.

Назарыч выполнил обещание, забежал сказать, что Милованов уехал и пора идти к его помощнику. Все прошло как по-писаному. Полковник выслушал Сергея, потребовал дело и, просмотрев, воскликнул без малейшей субординации:

— Ну, генерал! Не взял труда и прочесть аттестацию. Сейчас же распоряжусь переслать, куда просите.

«Кажись, наконец решится мое дело», — думал Сергей, выходя в коридор.

И вдруг остановился. В группе одетых в потертые мундиры пожилых офицеров, подолгу выхаживавших здесь пенсии, ораторствовал кавалерист с подвязанной черным шелком рукой.

— Очаковский штурм, честное слово, господа, что ребяцкая игрушка, — говорил он. — Но представьте, каково на окопы турецкие, где янычары засели, поэскадронно лететь!.. Я охотником вызвался. Три часа рубились. Шесть тысяч конницы нашей, а их — двадцать тысяч. Вот баня кровавая была!

Сергей подошел и стал перед рассказчиком, рассматривая ордена на его мундире: очаковский и второй — иностранный, белый эмалевый на белой с красным ленточке. И под этим взглядом курьер Савурский — это несомненно был он, — сначала поежился, а потом и вовсе замолк.

Один из слушателей достал медную табакерку.

— Одолжите и мне, — потянулся Савурский, нарушая неловкую паузу.

— А как понюхаете, то расскажите, в какой колонне шли на Очаков, — сказал Непейцын, делая шаг вперед. Он едва сдерживал возмущение: шулер, враль, хвастун! Ну, погоди же!

— Под Очаковом я на посылках у светлейшего был и везде проехал, — ответил Савурский. Он платком с кружевами стряхивал табак с верхней губы и в то же время напряженно всматривался в Сергея, очевидно, стараясь вспомнить, где они встречались.

— А я полагал, что подвиги ваши зеленым сукном ограничены, — продолжал Непейцын, еще подаваясь вперед.

Теперь они стояли лицом к лицу в раздвинувшемся кружке офицеров.

— Что вам надобно, сударь? Я вас не знаю, — сказал Савурский строгим тоном. Он оглянулся, как бы приглашая свидетелей сцены возмутиться дерзостью незнакомца.

Но тот продолжал:

— Не знаете? Зато я знаю, в каком бою вас покалечили и за что. Может, покажете господам офицерам грамоты на сии знаки? — Он указал на кресты.

— С собой бумаг не ношу, — высокомерно вздернул голову Савурский.

Но Непейцын видел, как беспокойно забегали его глаза.

— Полагаю, кто-либо из господ офицеров не откажут съездить на вашу квартиру, чтоб сии бумаги увидеть, — сказал Сергей. — Извозчиков я нанимаю и обедом затем угощу в хорошем трактире…

— Принял сию комиссию, — подал голос один из стоящих рядом. — Особенно ежели с водкой обед.

— И я, — сказал второй офицер.

— Но мне вовсе домой сейчас ехать не надобно, — возразил Савурский. — С какой стати…. Ежели угодно, вечером…

— Тогда снимите до того вечера сии кресты, — уже с явным презрением сказал Непейцын и, обернувшись к окружающим, продолжал: — Знаете ли, господа, чем сей вояка в армии занимался? Вы месяцами здесь очереди какой-то ждете, честные раны на посмешище писарям кажете, а его, холуя княжеского, грибы да помады возившего, в драке трактирной брат мой за нечистую игру покалечил, и теперь он пенсию…

— Убежал!.. Убежал!.. — воскликнул кто-то.

Действительно, воспользовавшись тем, что все повернулись к Сергею, Савурский почти бегом устремился к двери.

— Ату его! — гаркнул вслед один из пожилых офицеров.

— Ну, попадись еще мне! — говорил другой, злобно ощерив желтые, прокуренные зубы.

Теперь Назарыч взял два золотых и, видно, поделился с кумом, потому что тот встретил Непейцына как знакомого и сразу предложил место смотрителя госпиталя в Казани, сказавши, что тамошняя служба даст хороший доход, ежели не зарываться, как отданный под суд его предместник. Сергей отказался и пояснил, что не ищет ничего, кроме жалованья, но что хотел бы в гарнизонную артиллерию. Кум посмотрел на него совершенно как Назарыч при разговоре об очереди на место — вот так блаженный! — но сказал, что авось и такое навернется.

Встала зима, через Неву пролегли многочисленные тропки, по которым бежали пешеходы. Гуляя, Сергей с завистью посматривал на эти черневшие на снегу фигурки, но сам спускаться на лед остерегался. Раз решился перейти к Сенату, да поскользнулся тут же под берегом и упал навзничь. Зашиб только локоть, но унизительно ощутил свою беспомощность, когда поднимали его прохожие. Не сразу смог встать даже с их помощью — скользила проклятая деревяшка. После этого и берегом ходил особенно осторожно.

Побывал снова у Верещагиных. Расспросив о делах, полковник сказал:

— С такими знакомыми, как сии кумовья, пожалуй, и без светлейшего обойдешься… А пока приходи в сочельник в гости, будет Румовский, кое-кто из корпусных.

Но со Степаном Яковлевичем Непейцыну довелось поговорить еще до святок. Идя в тот день к Верещагиным, он увидел, что на Малой Неве недалеко от стрелки обсадили елками овальное место для конского бега. Сергей давно хотел увидеть такое зрелище — недаром же римляне ристалищами увлекались — и на другой день, одевшись потеплей, вышел утром из дому.

Погода выдалась редкая для петербургского декабря. Солнце искрилось на снегу, голубой, начисто разметенный лед сверкал, зелень елок, вкопанных в снежный барьер, казалась особенно яркой. Хорошая погода привлекла на Неву много охотников. Два десятка рысаков, запряженных в легкие санки-бегунки, шагом проезжали по дорожке. Несколько сот зрителей собрались на берегу, а самые жадные до потехи пересекали беговую дорожку и собирались на середине охваченного ею овала, где за снежным валиком стояли тесовые скамьи для судей и почетных любителей. Несколько важных господ, грея руки в собольих муфтах, сидели на этих скамьях, окруженные челядью. Горделиво проходили мимо них кони, покрытые красными, синими, желтыми шелковыми сетками. Наездники в цветном сукне и бархате, в лихо заломленных меховых шапках перекликались и хохотали. Сверкали лак санок, наборная сбруя. Все здесь было нарядно и празднично в этот солнечный, крепко морозный день.

Пройдя с 3-й линии на Тучкову набережную, Непейцын устал и, полюбовавшись несколько минут, стал оглядываться, нельзя ли где присесть. Поблизости на перевернутых на зиму лодках разместились простолюдины, и Сергей заковылял в ту сторону.

— Пожалуй сюда, ваше благородие, я тебя уважу, — приветливо пригласил его человек, одетый в крытый синей китайкой полушубок, и, вставши, расстелил пошире рогожку, на которой сидел.

Сергей пригласил хозяина рогожки садиться рядом. Место оказалось отличное — как раз против середины бегового кольца. Вон и «поддужные» выехали — вершники-подростки, которым предстоит нестись рядом с рысаками, следя, чтобы шли ровным махом, не скакали. И они разодеты хозяевами в нарядные кафтаны, цветные кушаки с бахромой на концах. Наконец четыре рысака выровнялись против судейской скамейки. Нетерпеливо перебирают стройными ногами, а ездоки натянули вожжи, ждут сигнала. Вот толстый барин встал со скамьи, взмахнул платком. И, гикнув, пустились по дорожке все рядом. Ледяная пыль, искрясь, брызжет из-под острых шипов на зимних подковах. Весь круг пробежали вровную, только перед самым концом на полкорпуса вырвался вороной под синей сеткой.

— Хороша на рыжем сбруя, ваше благородие, весь набор в Устюге заказан, серебро чернёвое, — обернулся сосед, обдавая Непейцына водочным перегаром. — И у поддужного седло в пару делано.